- Да есть еще кой что.
- А раз есть - не соглашайся, говори.
- В народе еще поговорки: "Велика фигура, да дура. Мал золотник, да дорог".
Моя собеседница соскочила с кирпичей, как кипятком ошпаренная, швырнула мне гимнастерку вместе с иголкой.
- Коли ты такой умный, зашивай сам. Тоже мне, нашелся "золотник"!
Даже не оглянулась, выбежала наверх и затерялась среди развалин.
Сел я на то место, где только что сидела девушка, заштопал последнюю дыру на рукаве, запрятал иголку с ниткой под клапан грудного кармана и с горечью отметил про себя: "Не гожусь в острословы..."
Так начался для меня день седьмого октября.
В Сталинграде в этот день было относительное затишье.
Мы ремонтировали кожух "максима", подготавливали для пулеметов запасные стволы, набивали ленты патронами, собирали гранаты разных систем из всех воюющих государств.
Фашисты тоже что-то делали, не поднимая шума.
Ночь прошла в напряженном, тревожном ожидании.
Занялась заря - и затрещали пулеметы. А когда рассвело, завязались схватки в районе завода "Красный Октябрь" и на мясокомбинате. Как смола в огромном котле, кипела и пузырилась земля на Мамаевом кургане.
Лишь на участке обороны нашего батальона - метизном заводе - противник молчал. Хотелось крикнуть: "Чего вы ждете, гады, выходите!"
И только часам к десяти ударила по нас артиллерия, за ней минометы, а потом, вроде бы для того, чтобы подвести "итоги", появились самолеты. Бомбы рвались повсюду. Рушились полутораметровые стены, трескалась огнеупорная глина, гнулись металлические фермы, падали железобетонные перекрытия.
И вдруг разом все смолкло: улетели самолеты, артиллерия перенесла огонь в глубь нашей обороны. Значит, жди атаки. У нас же стрелять в тот момент было некому. Одни окапывались, другие лежали неподвижно с открытыми глазами...
Но атаки не было.
От бомбежки пострадали и фашисты, даже, пожалуй, больше нас. Ночью мы не мешали им приблизиться к нашему переднему краю. Накопилось их там много. И вот теперь не могут, видно, оправиться от своих же бомб... В общем, время для атаки они упустили, зато мы успели укрепиться на новых местах.
На втором этаже конторы метизного завода старший лейтенант Большешапов установил пулеметы. Это была отличная позиция: бомбежка расчистила нагромождения развалин, сектор обстрела увеличился.
Наконец немцы опомнились и бросились в атаку. Расстояние между нами было метров сто пятьдесят. Заработали наши пулеметы. Первую линию наступающих удалось остановить почти около самой стены котельного цеха. Чтобы подавить пулеметы, гитлеровцы выкатили пушку и открыли огонь прямой наводкой. Теперь снаряды рвались уже внутри конторы. Наши пулеметчики замолчали.
Надо было уничтожить пушку или ее расчет. Но как? Огнем снайпера или гранатами? И кто сделает это?
На глаза командира роты попался Саша Колентев, невысокого роста уральский паренек, снайпер. Появлялся он всегда неожиданно, в самый критический момент. Одет легче обыкновенного солдата-пехотинца. Худые, тоненькие ноги замотаны грязными обмотками, изодранная, пропотевшая гимнастерка, измазанная кровью и грязью, казалось, вросла в кожу. Помятая осколком каска натянута на голову до самых ушей, но большие синие глаза блестят задорно. Это он - знали о нем такое, - бросая гранату, бывало, кричал: "Фрицы, ловите!" Или: "Разойдись, фашисты, гранаты летят!"
И вот наш Саша уже на крыше конторы. Как он туда пробрался, под огнем? Выстрелил раз, второй, третий...И тут же по нему хлестнули вражеские пулеметы. Саша отшатнулся в сторону. Его снайперская винтовка повисла на выступе стены. Неужели убит? Фельдшер Леня Селезнев стал пробираться в коридор конторы. Подполз поближе, крикнул:
- Саша, ты живой?
- Живой, только шевелиться нельзя, - послышался ответ. - Меня два снайпера взяли на прицел. Не подходи...
Селезнев быстро вернулся, доложил командиру батальона.
- Эх, молодость!.. - ворчал комбат. - Погорячился парень. К его бы молодости да темпераменту еще бы голову рассудительную. Вот что мне нужно в батальоне.
- Философия хороша после боя, - заметил замполит Яблочкин...
- Пушку надо подорвать гранатами, - сказал комбат.
Выполнить эту задачу вызвался связной четвертой роты Пронищев, широкоплечий, курносый, голубоглазый сибиряк.
- Идите сюда, смотрите, - подозвал его к себе комбат. - Сейчас вы, согнувшись, бегом, бегом пересечете двор, у самой стены заляжете. Хорошо осмотритесь. Примечайте, с какой стороны простреливается участок. Из-под стены котельного цеха ползком спуститесь в воронку, оттуда - к паровозу. Из-за паровоза и бросайте гранаты. Вас будут прикрывать снайперы. Помните, путь опасный, задача сложная, действуйте не торопясь, хладнокровно. Вы меня поняли?
- Так точно, второй год воюю.
Пронищев поправил на ремне противотанковые гранаты, зарядил автомат, козырнул и выбежал из цеха.
Рядом со мной стоял Миша Масаев. Я спросил его:
- Ну как, дойдет?
- Должен. Если хватит выдержки...
Пронищев стремительным броском пересек двор. Теперь ему надо было залечь у стены, как наказывал комбат, но Пронищев сразу побежал к котельному цеху.
- Назад! - крикнул комбат. - Вернись!
Убедившись, что кричать бесполезно, комбат замолчал. Пронищев пробежал по открытому месту, обогнул котельную. Вот он уже поравнялся с трансформаторной будкой. Фашисты не стреляли. Может быть, думали, что русский солдат бежит к ним в плен...
До паровоза оставалось метров пятнадцать. "А там его уж не достанут", подумал я про себя.
И тут заработали пулеметы. Пронищев дернулся, остановился, повернулся лицом в нашу сторону и упал. Все мы оцепенели. Комбат стоял бледный, молчал.
- Вот к чему приводит неразумный риск, - наконец сказал он. - Эх, Пронищев...
Командиры посмотрели друг на друга, как бы советуясь молча. Потом комбат обернулся к нам и спокойно, словно о чем-то обыденном, спросил:
- Кто сможет подорвать эту пушку?
Я посмотрел на Мишу Масаева, он взглядом ответил: "Давай!"
- Разрешите, товарищ капитан, нам с Масаевым!
Масаев - здоровый, сильный матрос с лихо закрученными усами - встал рядом со мной. Командир батальона взглянул на старшего лейтенанта Большешапова, как бы спрашивая его: "Ну, как твои матросы?"
Большешапов ответил:
- Сделают, будьте уверены.