...На исходе третья ночь.
В черном небе ни одной звезды. Тяжелые тучи, кажется, придавили все живое на Мамаевом кургане. Передний край немцев в ста метрах от нас. Слышно, как там, в окопах, звенят котелки, металлические кружки, стучат каблук о каблук солдаты: сбивают грязь с ботинок, греют ноги. Все слышно, но речь разобрать нельзя. С детства не учили иностранный язык, убегали с уроков, а теперь ругаем сами себя.
Всю ночь мы следили за поведением противника. Сон не шел. Изредка поглядывали назад, на Волгу. Ветер рябил черную поверхность волжской воды. Холодный отсвет неба нагонял тоску. Клубы синего тумана медленно ползли по развалинам. От пронизывающего предрассветного ветерка становилось все холоднее.
В траншеях противника началось оживление. Мелкими группами немецкие солдаты стали подбираться к нашим окопам. Мы взяли снайперские винтовки и без особого труда расправились с ними. Не получилось у них внезапности.
Ответного удара пришлось ждать недолго. От шквального ливня пулеметных и автоматных очередей взъерошилась земля перед нашими позициями.
Мы ушли из зоны обстрела, а вскоре наш прицельный снайперский огонь заставил замолчать пулеметы. И вот гранатометчик Саша Грязев снова на старте. Он разворачивался медленно, заносил руку, пригибал одно колено, словно заводил тугую пружину, и швырял гранату. Ничего не скажешь - мастер!
Я попросил у Грязева дать мне хотя бы одну гранату.
- Не трожь короткими руками, - пробасил он, - гранаты беречь надобно!
За трое суток Грязев перебросал уйму гранат, уничтожив десятки фашистских солдат.
Снайперские пули и гранаты помогли нам выполнить приказ командира дивизии: свои позиции на высоте 102,0 мы не сдали. И, судя по всему, нам предстояло держаться здесь еще не один день и не одну ночь. Об отходе никто не думал.
10. Сложная позиция
Вот уже четвертые сутки мы в осаде. Ждем ночи, чтобы занять новые посты и оборудовать их.
Наконец лучи заходящего солнца окрасили в ярко-розовый цвет перистые облака. В воздухе перестали гудеть моторы фашистских самолетов. Облака над городом потемнели, но отсветы зари еще долго видны были на горизонте.
Лишь к полуночи мы закончили оборудование снайперских постов. Хотелось и спать и пить. Подход к роднику немцы отрезали минным заграждением, но мы тоже не подпускали их к воде огнем пулемета и снайперских винтовок.
В эту ночь ужин нам опять не доставили. Нас мучил голод, но сильнее его была жажда. Во рту пересохло, отяжелел язык - все делали молча, понимая друг друга без слов. По всему виду и поведению товарищей я понял без объяснений: все просят отдыха. Хотя бы полежать на земле, немного набраться сил... Я дал команду отдыхать, а сам вместе с Костриковым остался в боевом охранении.
Вооружившись ракетницами, мы условились о сигнале на случай тревоги и разошлись в разные стороны.
Я отчетливо воспринимал ночной шепот ветерка, полет мин, мерцающие огоньки папирос в стане противника, еле уловимый аромат табачного дыма. Еще сильнее захотелось курить, но курить было нечего. Глухие металлические стуки, обрывки немецких фраз раздражали меня - хотелось курить. К тому же неодолимо тянуло ко сну.
Костриков подошел ко мне и, как бы разгадав мои мысли, начал трясти карманы убитых. Вскоре мы закурили, и сон отлетел.
Мы хорошо знали, что противник готовит для нас ловушку, сооружает ложные позиции. Тут нужны были особая бдительность и особая хитрость.
Втыкаю лопату в грунт до самого заступа, прикладываю ухо к концу черенка, как к телефонной трубке, и слушаю. Лопата в земле, точно ладонь на человеческой груди, передает мне напряжение грунта на вершине кургана. Где-то невдалеке долбят камень или вбивают кол, чуть дальше - роняют на землю что-то увесистое, возможно, ящики с продуктами или мешки с песком. Земляных работ не слышно. А вот совсем рядом шаги. Гитлеровцы громко стучат о землю коваными сапогами, проходят вдоль траншей. Это сменяется охрана на огневых точках...
Через некоторое время я разбудил спавшего рядом снайпера Куликова. Он вскочил как кипятком ошпаренный, схватил автомат.
- Где ползут?!
- Нигде, просто тебе пора бодрствовать.
На высоте появился дежурный немецкий пулеметчик. Видать, новичок: его можно было легко снять из винтовки с открытым прицелом даже в темноте. Но я не стал тревожить товарищей...
Снова наступило сравнительное затишье. Я обошел снайперские пары. Мои друзья давно уже сменились и, свернувшись комочком в траншеях, отдыхали сидя.
Вернулся к своему напарнику - Николаю Куликову. Решил немного поспать. В подкопе траншеи лежали солдатские шинели. Хозяева их уже давно крепко спят в земле на Мамаевом кургане, а шинели остались друзьям...
Уткнувшись головой в шинели, я погрузился в сон. Николай встал у пулемета. Он боялся присесть: сядешь - и незаметно подкрадется дремота. Лучше уж отгонять ее стоя, пусть даже пули свистят над головой.
Перед рассветом, как было условлено, Куликов разбудил меня.
- Хуже всего без воды. Думал, ночью полегче будет, да где там...
- Как прошло дежурство? - спросил я.
- Нормально.
С каждой минутой становилось светлее. Снайперы подходили ко мне, и каждый спрашивал:
- И сегодня воды не будет?
- Выдержим, не страшно, - утешал я товарищей. Губы у них потрескались, лица осунулись.
И вдруг вспыхнул огонек в глазах Кострикова. Солдат плюхнулся на дно траншеи, широко разбросав ноги, запрокинул голову и громко закричал:
- Братцы, вода!
Он радостно улыбался и молчал. Мы смотрели ему под ноги и ничего не видели. Наконец Грязев не выдержал:
- Ну говори, где там твоя вода? Костриков сузил свои черные глаза.
- Где вода, спрашиваешь? А вон сколько фашистов валяется, видите?
- Ну и что? - ответил своим густым басом Грязев.
- Так у них же вода во фляжках... Надо обыскать убитых.
- Резон, - согласился Куликов. Он больше всех страдал от жажды.
- Резон-то всегда резон, - сказал Двояшкин, - но такую вылазку надо прикрыть огнем...