Домой вернулись с богатой добычей: две волчьи шкуры, дюжина заячьих тушек и одна росомаха, которую одолели собаки без нашей помощи.
И удивительно, ни дедушка, ни отец, ни мать, ни бабушка, ни старшая сестра, никто из родственников не придал этому особого значения — обыкновенный эпизод из жизни двух охотников. Ночевали в лесу в трескучий мороз, убили двух волков и вернулись домой — все нормально и привычно. И хоть один из этих охотников был величиною «аршин с шапкой», но он умел хорошо стрелять, значит, и ему дано право называться охотником.
Так из детства я незаметно перешел в юность с ружьем, научился в тайге искусству следопыта по звериным тропам. Потом все это мне очень пригодилось в борьбе с двуногими хищниками, что пришли на нашу землю непрошеными.
Читать и писать учила меня бабушка. В шестнадцать лет я пошел работать на строительство Магнитки. Там окончил вечернюю семилетку, потом поступил на курсы бухгалтеров.
В 1937 году меня призвали в армию. По общему физическому развитию, несмотря на малый рост, я оказался пригодным для службы во флоте. Чему был несказанно рад.
Глава 2.
Тельняшки под гимнастерками.
Белые и синие полоски флотской тельняшки издавна считаются символом мужества и отваги. Человек в тельняшке заметен далеко. Он не затеряется ни в волнах штормового моря, ни в людском круговороте. Конечно, тельняшка — это лишь внешний признак. Но попробуйте хоть раз надеть ее на себя — сразу появится желание расправить плечи. На твоей груди — синие, под цвет океанской волны, полоски, между ними белизна пенистых штормовых гребней — и все это оживает, движется… Море на груди!
Тельняшка оттеняет твои мускулы, делает их рельефными, и если ты не «стручок», не хилый духом, тебе непременно захочется проверить себя на каком-нибудь трудном деле. А потом еще и еще… Так и закаляется человек. Вот почему не напрасно говорят, что люди в тельняшках не знают страха, презирают смерть и врага о пощаде не просят.
Тельняшка, тельняшка… Мне выпало счастье породниться с нею осенью тридцать седьмого года во Владивостоке, куда я прибыл вместе со своими земляками-комсомольцами с Урала для службы на Тихоокеанском флоте. Целых пять лет я с гордостью носил тельняшку, готовил себя для сражений в океанских просторах… А воевать довелось на суше. Но и там я, конечно, не мог расстаться с тельняшкой, она по-прежнему помогала мне, только ее синие и белые полоски теперь уже были спрятаны под гимнастеркой пехотинца…
Проще говоря, в сентябре сорок второго года мне и моим товарищам по флоту пришлось расстаться с морской формой: мы стали пехотинцами — бойцами 284-й стрелковой дивизии.
Был моряком, стал солдатом стрелковой части, расположенной в одном уральском городе. И память уносит меня к далеким берегам Тихого океана, где я прослужил пять лет. Вспомнился Владивосток таким, каким увидел его впервые.
Эшелон с новобранцами пришел к станции Владивосток под утро 3 февраля 1937 года. Темнота отступала медленно, воздух редел, все яснее вырисовывались пригородные строения. Мы с радостью оставляли свои прокуренные вагоны-теплушки. Шли по мостовой по два человека. Когда поднялись на гору, то увидали море, покрытое серым панцирем льда.
— А где же морские волны?..
— Разговорчики в строю! — прервал меня старшина.
Прошли несколько кварталов и оказались перед красными воротами, над которыми красовалась надпись: «Гарнизонная баня». Букву «Б» кто-то залепил грязью, и мы читали «Гарнизонная аня».
Вошли во двор. Перед нами, заскрипев тормозами, остановился грузовик. Рядом с водителем сидел рыжий матрос в бушлате. Он рывком отбросил дверь кабины, встал на широкую подножку, большими синими глазами начальственно окинул новобранцев, сдвинул на затылок бескозырку с длинными лентами, как бы говоря: вот я какой. Тут же состоялся весьма привычный разговор.
— Здорово ли приехали, салажатки?
— Благодарствуем. Как бы в дороге ни барахтались да ни скреблись, но до Владивостока добрались.
— Молодцы, видать, хорошими будете моряками.
— Отколева тебе знать, какими мы будем моряками?
— Отколева, отколева, — передразнил матрос. — Складно отвечаешь, да глупо. Ну ничего, пару раз на губе посидишь, тогда быстро поумнеешь.
— А что такое губа?
— Матросский курорт. Направляют туда по выбору. Я по знакомству могу тебе устроить суток пять для начала.
— С кем имеем честь вести речь?
Матрос сделал удивленное лицо, глаза округлились, стали еще больше, и он спросил меня:
— Вы ехали через Хабаровск и разве на подступах к Владивостоку вам не сказали, что все ваше грязное гражданское обмундирование поступает хозбатлеру Николаю Куропию. Николай Куропий — это я…
Мы внимательно слушали матроса-балагура и по своей гражданской неосмотрительности шутили с ним на равных.
— Ну хорошо, это не ваша вина, за эту оплошность я вздую начальника Хабаровского вокзала. А сейчас вам придется немного поработать.
Он провел нас в баню и скомандовал:
— Раздевайтесь до маминого белья…
Прошло несколько минут, и мы, уральцы-земляки, уже не узнавали друг друга. Узелки с нашими костюмами, обувью и рубахами увез Николай Куропий, и вместо него здесь появился старшина, который назвал себя: