Он натянул сапоги, набросил тулупчик и, прогремев каблуками по крутому трапу, вышел на палубу.
В лицо ударил более резкий, чем в каюте, запах моря, дождем с ног до головы окатила разбившаяся о борт волна. Порыв ветра ослепил, рванул на груди тулупчик и чуть не вбил назад, в каюту. Александр Андреевич ударился спиной о косяк, с трудом захлопнул дверь. «Однако, — подумал, переводя дыхание, — балует море». Хватаясь в предрассветной серой мгле за леера, неуверенно ступая по уходящей из–под ног палубе, шагнул к капитанской рубке.
Галиот вздымало, как на качелях. Моря не было видно. Но постепенно глаза обвыклись, и Баранов увидел несущиеся с левого борта на галиот громады валов. Они показались много выше корабельных мачт. На вершинах черных валов закипала белая пена.
Такого он еще не знал и невольно вжал голову в плечи. Вал упал, не дойдя до борта, рассыпался пенными брызгами. И сей же миг следом за ним полез горой к небу второй вал — еще грознее, еще круче. Горб набухал, вздымался медленно и неотвратимо, наливаясь пугающей чернотой. Вал прорезали ослепительно белые жгуты пены, как грозовую тучу сполохи молний. Можно было подумать со страху — конец утлому суденышку. Но галиот скользнул наискось и, развалив вал на две пелены, выскочил на гребень.
Александр Андреевич, не выпуская из рук спасительного леера, оглянулся и увидел капитана. Тот стоял у мачты, выглядывая в море видимое, наверное, только ему. Александр Андреевич с опаской отпустил леер и перебежал к капитану.
Капитан Бочаров оборотил к Баранову мокрое лицо.
— Гудит? — собравшись с духом, крикнул ему в ухо Александр Андреевич. — Черно море–то, черно!
Бочаров взглянул странно: что–де, мол, земляной человек, или и впрямь не боишься? Но о страхе не сказал. Крикнул только:
— Гроты и кливера поставлены. Больно тяжел галиот. Грузу взяли лишку.
Слова капитана рвал и путал ветер, но все же голос выдал волнение. Баранов понял: дело нешутейное. И разом собрался, скрепился душой, как всегда, предчувствуя опасность.
Великое дело вот так вот — в минуту опасную — душу скрепить, не дать страху побороть себя. Страшно всем, но тот лишь сверху станет, кто страх за горло возьмет. Истина эта старая, ан не каждый ее помнит в минуту испытаний.
Очередной вал, вспенившись у борта, захлестнул капитанскую рубку. Баранова ударило так, что он не устоял на ногах. Его швырнуло к переборке. Он поднялся на колени, но его сшибло в другой раз, потащило по палубе. Бочаров едва успел придержать управителя за мокрую полу тулупчика. Александр Андреевич, из последних сил подтянувшись за леер, встал рядом с капитаном. Грудь была полна воды, мокрый тулупчик наваливался на плечи тяжким грузом. С трудом выхаркав обжигавшую горло соль, Баранов вновь оборотился лицом к капитану.
Тот по–прежнему стоял столбом, руки стыли на леере.
— Ты бы в каюту шел, Александр Андреевич, — крикнул, не поворачиваясь, Бочаров, — чего здесь–то?
Но Баранов только упрямо мотнул головой: ничего — де, ничего. А ветер отбрасывал от леера, жег лицо. Новый вал наползал на галиот.
Раздувая шею, Бочаров прорычал в темноту:
— Марселя ставить!
Марселя были последней надеждой капитана. Парусности не хватало, и Бочаров рассчитывал, что марселя вытянут тяжелый корабль на волну.
Валы стремительно сшибались, били и били в борта галиота.
Трудно было поверить, что ватажники пойдут на мачты в такую качку. Судно укладывало с борта на борт. Но Бочаров вновь прорычал:
— Все наверх, сучьи дети!
И Баранов увидел, как на ванты тенью бросился один, за ним другой, третий…
Отправив галиот «Три Святителя» в дальний поход, Григорий Иванович Шелихов вздохнул с облегчением. Сдержал слово перед поселенцами новых земель — прислать еще в этом году судно. Но тут же заторопился. Спокойно дня не просидел. Знал: многое еще необходимо на Кадьяке, да и с провиантом на новых землях трудно. Нужда великая была снарядить хотя бы еще один галиот и отправлять не мешкая. Хлеб, хлеб ждали поселенцы.
Не в силах усидеть за столом, Шелихов поднялся, шагнул к окну и сильным кулаком ударил в раму. Половины рамы распались, и в застоявшийся, спертый воздух пакгауза ворвалась живая струя. Приказчик подхватил сорвавшиеся со стола бумажки. Но Шелихов даже не обернулся. Стоял, смотрел, как завиваются на волнах белые барашки. Ветер трепал, путал ему волосы.
— Ну, — наконец обернулся Шелихов к приказчику, — что скажешь?
Тот пожал плечами.
— Нет, — сказал Шелихов, — надо найти. — И опять, повернувшись к окну, поймал за ручку хлопавшую на ветру раму, притянул с силой.