Нина вышла из машины, подхватила свой багаж и двинулась к стеклянным дверям, которые, к ее удивлению, неожиданно распахнулись перед ней сами собой. Она прошла сквозь них и оглянулась – двери так и дергались, едва к ним кто-то подходил, цирк да и только.
Андреева она разглядела около табло прибытия-отправки самолетов сразу. На полголовы выше нескольких человек, которые его окружали, он увидел Нину, едва она подошла, и, прервав разговоры, сказал громко:
– Вот и последний член нашей делегации. Последний по времени прибытия, а не по значению. Прошу любить и жаловать, леди и джентльмены, младший редактор нашего отдела Агафонова Нина Васильевна.
От такого представления Нина несколько растерялась и, пожимая протянутые руки, едва успевала запоминать, с кем знакомится.
– Анна Донцова, «Искусство кино».
– Кленов Пал Палыч, Останкино.
– Дронов Сергей Павлович, «Экран».
Все трое вежливо улыбались, особой приязни и заинтересованности к Нине не проявляли, никаких опасных вопросов, которых Нина побаивалась, пока не задавали. Одеты были по-деловому, багажа у всех было очень немного, у Андреева, судя по всему, кроме плоского кейса, с собой не было вообще ничего.
Радиотрансляция над головой объявила что-то про Софию и Андреев сказал:
– Начинается регистрация. Занимайте очередь, братцы, а мы с Ниной Васильевной пойдем выпьем по кофе на дорогу.
Он чуть прикоснулся к локтю Нины, и они отошли от группы. Андреев разом и без поисков нашел буфетную стойку, на минуту оставил Нину около высокого стола и действительно вернулся с двумя чашками кофе, хотя она понимала, что он оторвал ее от группы для того, чтобы провести инструктаж.
– Как предполетное настроение? – спросил он, едва улыбнувшись.
Нина увидела, что здесь, перед вылетом, перед общей то ли работой, то ли отдыхом – это был несколько иной человек. Сдержанность и закаменелость, присущая ему на работе, слегка размягчились, во всяком случае, начальственных нот в голосе не слышалось.
– Нормально, Аркадий Сергеевич. Только я не понимаю, когда вы мне должность новую вручили. И зачем?
– Тактические соображения, – ответил он. – Группа считается творческой все-таки, а не туристической. И потому вы являетесь представителем нашей редакции. Как и я. До сих пор это место, как я вам говорил, на фестивалях занимала Виктора Самойлова, и при всем своем скудоумии она справлялась с обязанностями прекрасно. Хотя можете мне поверить, что по ее данным из нее такой же младший редактор, как из меня японский император.
– Но что мне надо там делать?
– Я же сказал – ничего. Каждый день будете сидеть в зале и смотреть фильмы, которые в основной своей массе будут скучными до того, что скулы сводит. Переводчик у нас будет, первые три денька для виду посидите, а потом и этого не требуется. Погуляете по городу, поохотитесь по магазинам.
– А если начнутся профессиональные разговоры?
– Молчите с многозначительным видом. Или несите любую чепуху, которая в голову взбредет. Профессиональный кино– телекритик здесь только Донцова. Остальные просто трепачи.
Одним махом он допил свой кофе и весело сказал:
– Поехали.
Пока стояли в очереди на регистрацию, Нина подумала, что если у них на Шаболовке могла числиться в редакторах такая пустозвонка и кривляка, как Ирочка Дуйкова, то с таким уровнем она, Нина, как-нибудь справится. Достаточно она все же, в конце-то концов, прочитала и даже слушала лекции Комаровского и Женьки.
От общего предполетного волнения Нина даже забыла пугаться на всех контролях по поводу того, что тайно и контрабандно везет какие-то доллары, которые не вписала в бумажку декларации, но, как и обещалось всезнающим Петей, никто ее голой не досматривал, не ощупывал, и вообще, серьезно к пассажирам относился только солдат, который, сидя в стеклянной будке, проводил последнюю проверку документов. Тот и в документ внимательно вчитался, и в лицо Нины долго смотрел, сравнивая его с фотографией.
К самолету через взлетное поле почему-то бежали бегом. Чтобы потом, в духоте и жарище, простоять, не двигаясь, минут сорок.
В салоне Нина оказалась рядом с Донцовой, разглядела, что женщина это немолодая, с сединой в черных волосах, жгучими глазами и очень разговорчивая. Но о чем они разговаривали до того, как взлетели, Нина едва понимала.
А едва взлетели, Донцова сказала: – Пойду, Ниночка, вашего начальника соблазнять. Сами знаете, в какую он нынче гору попер, так что для будущего такой старой ведьмы, как я, данная симпатия будет очень полезна. Я уже разведала, что он суров, но справедлив. Пойду, потешу его самолюбие. Вы уж извините, но в данный момент я вам дорогу перебегу. У вас время еще будет.
Двусмысленное и язвительное замечание это Нину немного удивило, но она уже привыкла к той казуистической манере, в которой разговаривали и на Шаболовке все редакторши.
Через два часа приземлились в Софии. День выдался ослепительно солнечным, радостным, или так казалось Нине, поскольку Дронов, к примеру, как стартовал с брюзгливой улыбкой на жирных губах в Москве, так с ней и прилетел в Софию, всем своим видом подчеркивая, что участвует он во всем этом мероприятии через силу, против своего желания.
Когда прошли контроль и оказались на площади перед небольшим зданием аэропорта, обнаружилось, что их никто не встречает.
Дронов сказал кисло, будто лимоном уксус закусил:
– Не те пришли времена. Года три назад они тут шпалерами, словно официанты стояли, правительственные машины подавали. Дай Бог, чтоб теперь до Пловдива пешком не почухали.
Но пешком до Пловдива не пошли. Минут через сорок прибежали два чернявых мальчика, извиняться за опоздание не стали, объявили, что автобусов у них нет и до Пловдива поедут поездом.
В жаркие вагоны этого поезда понатолкались тесно, вместе с местными жителями. Одна нежданная радость заключалась только в том, что в дороге по вагонам начали разносить холодное пиво в бутылках.
Андреев взял пару, распечатал обе и одну протянул Нине.
– Не очень, конечно, это куртуазно, угощать даму пивом из бутылки, – сказал он. – Но шампанское будет вечером.
Пиво оказалось незнакомым на вкус и Нине не понравилось.
Пейзаж за окном неторопливо катившегося поезда, опять же к удивлению Нины, никакой особой экзотикой не отличался, да и вообще, как она убедилась, болгарская жизнь была почти такая же, как своя родная, в Москве и Подмосковье. Люди тоже все такие же, разве что чернявые и поулыбчивее, повеселее, чем в Москве последнего времени.
В Пловдив приехали при адской жаре.
Каждый получил по отдельному номеру, и этот первый в жизни отдельный номер в гостинице, номер, за который она не платила сама, а получила в качестве командировочного жилья, привел Нину в полный, восторг. Только позже она пришла к выводу, что он далеко не шикарен и не удобен, а поначалу казалось, что и ванна, и комната с круглым столом и двумя креслами, и достаточно широкая кровать – есть символы какой-то иной жизни, доселе незнакомой.
Когда устроились и собравшись вместе вышли на улицу, то Дронов опять затянул прежнюю унылую волынку:
– Да... Раньше во время этого фестиваля весь город только им и жил. Везде и афиши, и рекламы, и флаги стран висели. А теперь ничего. Невесть зачем приехали.
Он оказался не совсем прав. Когда их опекун, парень лет двадцати пяти по имени Бисер, вывел их на центральную улицу, пронзавшую весь небольшой городок насквозь, то оказалось, что там кое-где все же висели пестрые афиши, оповещавшие о фестивале, а над входом в центральный кинотеатр висели и флаги. Но публика в кассы не ломилась.
В этом же кинотеатре располагался и штаб фестиваля, где всем выдали небольшую сумму в болгарских левах. Расписываясь в какой-то ведомости, Нина никак не могла отделаться от чувства, что она занимает во всем этом деле не свое место. Получает не свои деньги, будет жить не в своем номере. Все это должно было принадлежать, быть может, так и оставшейся ей неизвестной Виктории Самойловой или еще кому-то, быть может, в этой поездке очень нуждающемуся.