Может ли это взволновать женщину? Будет ли она бить тревогу?
У мужчины мочеполовой канал узок. При гонорее воспаленный эпителий разбухает и еще больше уменьшает просвет, поэтому даже прохождение струи мочи для него болезненно. Наконец, он видит явственно гной.
У женщин дело обстоит иначе. Выделения из влагалища, где гонококк большей частью и гнездится, имеют широкий и свободный отток, ничем не затрудняемый. Отсюда — отсутствие боли. Поэтому женщина думает лишь о чистоте. И начинает несколько чаще спринцеваться, после чего в течение нескольких дней эта неприятность устраняется.
Иногда при мочеиспускании ощущается незначительное жжение в канале. Это уже немного больше беспокоит женщину. Но, пока ей в голову придет мысль о враче, боль стихает.
Малодеятельный гонококк в условиях женских мочеполовых путей не дает бурной вспышки. Так бывает в огромном большинстве случаев. Женщина больна, но она этого не знает. Мужа, конечно, она не заражает. Он получает от нее некоторую долю своих собственных микробов, теперь для него уже безвредных.
Так протекает взаимное обсеменение гонококками, не нарушающее тишины и мира в семье.
Но вот в дело вмешивается свежая, девственная, так сказать, слизистая оболочка. Появляется герой-любовник, как говорили раньше. Если он молод, особенно если он еще не болел, то горе его мочеполовым путям. Гонококк попадает на нетронутую или новую для него почву. И на этой свежей питательной среде мало до сих пор вирулентный, еле деятельный микроб дает пышный рост.
И защитное соображение, что у героини романа есть муж, который не болеет, оказывается призрачным, провокацией, подвохом.
Теперь, выслушав всю эту длинную вставку специального характера, вы, вероятно, без труда поймете следующее.
Я назвал бы это «авиационной историей».
Героем ее был журналист, который обладал бойким пером и интересной, с оттенком женственности, внешностью. За внешность его ценили женщины несколько мужского склада, за перо — редакция.
Когда в 1923 г. над Всероссийской выставкой в Москве взвился флаг, журналист получил срочную командировку на открытие этого промышленного торжища. Утром он сел в кабинку Юнкерса на аэродроме города Краснодара. Аэроплан отмахал тысячу с лишним верст, и к пяти часам того же дня журналист уже входил под арку выставочных ворот.
Вечером, отослав депешу с впечатлениями о торжестве открытия выставки, журналист отправился с визитом на Мясницкую к Чекуновым. С женой своего приятеля Чекунова он некогда был связан интимной тайной. И ему захотелось освежить прошлое.
На следующий день, в послеобеденный час женская фигура под вуалью, как тень, проскользнула в №59 гостиницы «Эрмитаж».
Свидания происходили в один и тот же час три дня подряд.
А на четвертый день Юнкерс увозил журналиста обратно в Краснодар.
Ветер свистел в лицо, и было радостно жить.
На аэродроме Харькова была сделана обычная двадцатиминутная остановка для пополнения бензина. Воспользовавшись этим перерывом для отправления маленькой естественной надобности, журналист вдруг ощутил в процессе выполнения своего долга перед природой какую-то неловкость.
Вечером, уже будучи в родном городе, при аналогичных условиях он почувствовал резь.
Журналист был молод, но, конечно, догадался, что тут дело неладно.
На следующий день утром он позвонил к врачу-специалисту.
Диагноз ясен. Врач открывает новую страницу своей приемной книги, и начитается ежедневная запись процедур и назначений.
Проходит что-то около трех месяцев. Неприятный эпизод забыт. Журналист здоров.
В Москве происходит Всероссийский съезд советов. Журналист снова получает от редакции поручение срочного характера и вылетает в тот же день в Москву.
На Тверской журналисту кто-то машет рукой. Журналист близорук. Прищурив глаз, он подходит ближе к смуглой женщине и узнает в ней жену своего приятеля. Она радостно протягивает ему руку.
— Володя… Владимир Николаевич, вы здесь давно?
Но ее радость остается без ответа. Журналист жует губами. Интересное лицо его искажается недружелюбной гримасой.
— Здравствуйте. Три дня.
— И вы не зашли к нам? Как вам не стыдно?