Он схватился за голову. Черная прядь упала на лоб. Из-под нее сверкал озлобленный взгляд.
— А она призналась вам? — спросил я.
Он вскинул головой.
— Еще бы, дура она, что ли?! Ей живется при мне не плохо. Даже попрекает меня, будто я у другой бабы это охватил. Разве я могу с такой жить? Эх, пропала наша девочка!
Вы понимаете ответственность мою, как врача? Я держал весы трех жизней в своих руках и как бы ощущал биение этого живого страдания.
Он вышел. Она вошла.
Эта женщина плакала, разговаривая со мной. Она не чувствовала оскорбления. Она рыдала от страха, от забитости, которая смотрела из ее немолодых, выцветших глаз, из многочисленных морщин ее уже несвежего лица.
Я долго возился с ней. Из каждой складки слизистой оболочки я брал выделения, окрашивал их и затем подносил их к микроскопу.
Она была совершенно здорова. Так казалось с первого взгляда. Такой она себя чувствовала.
Тогда я принялся ее расспрашивать с настойчивостью прокурора.
Оказалось, что шесть лет назад, вскоре после замужества, у нее показались «густые», по ее выражению, бели. А потом ничего больше не было.
За эту ниточку я ухватился. Я решил навести справку у мужа.
Он вошел, а она вышла за дверь.
Услыхав мой вопрос о там, не было ли у него в прошлом триппера, он махнул недовольно рукой.
— Ну, когда же это было? Семь лет назад, не меньше! Я давно вылечился.
Произнес он это таким тоном, точно хотел сказать: «Какими пустяками вы занимаетесь, доктор!»
Не трудно понять, что мой вопрос был вполне уместен. В продолжении пятнадцати минуть я старался объяснить литейщику, что сначала он болел, затем кое-как залечился, потом заразил жену, а что теперь она вернула ему то, что когда-то приобрела от него же. Конечно, тут не обошлось дело и без менструаций.
Понял ли он меня, не знаю. В его голосе я не уловил ни удовлетворения, ни примирения.
Он оказал очень сухо;
— Ну, что же! До свиданья!
Что было дальние, не могу сказать. Больше я их не видел.
Но мне было очень жаль и выцветших, застывших в немом испуге глаз женщины, и этой неведомой мне девочки.
Я предугадываю ваше возражение. «Позвольте, — скажете вы, — ведь тут муж пострадал от своих собственных гонококков. По вашим же словам, этого не должно быть. Ведь жертвой падает третий, а муж неуязвим?»
Совершенно верно! Это — правило, но бывают и исключения. Чем они вызываются, неизвестно. Причина кроется, вероятно, в особенностях организма.
Но, повторяю, это явление единичное. Обычно же мужья-гонококконосители неуязвимы. Опасность подстерегает лишь третьего.
Остановимся немного на статистике, обрисовывающей женскую долю.
Что такое женские болезни?
Ответ прост. Это — мужские болезни. Или точнее: болезни женщин, происходящие от мужских болезней.
Пусть это не совсем так, но это почти так. Для 70 проц, случаев это — аксиома.
С этой точки зрения огромное большинство половых сношений можно определить, как акт, посредством которого во внутренние мочеполовые пути женщин вводится инфекция мужского канала. Что это за собой влечет, ни для кого не секрет; надломленное здоровье, подточенные силы, истерию, усталый блеск глаз, бледный цвет лица и увядание раньше (времени.
А сколько женщин страдает женскими болезнями? 90 процентов. Теперь высчитайте; 70 проц, из 90 проц, — что это составит? Три четверти почти всех женщин, — городских, по крайней мере.
Это не фантазия, не вымысел. Раскройте любое руководство по гинекологии, и вы найдете там эти данные. Спросите любого врача по женским болезням, и вы услышите те же цифры.
Но самое ужасное во всем этом — это то, что женщины не чувствуют и не знают, чем они больны и когда они больны. Женская болезнь считается чем-то неизбежным и совсем не страшным. И почти никто не знает, что таится за этим, якобы безобидным, явлением.
Это объясняется тем, что болезнь берет женский организм тихой сапой. Все происходит незаметно, без шума, без криков и болей. Об этом я уже говорил. Конечно, бывают и исключения в смысле силы и резкости болезненных явлений. Но на них не стоит останавливаться. Они немногочисленны.