– Не мой, – ответил папаша.
Лицо Леночки омрачило тяжелое разочарование.
– Денег нет, – добавил он, чтобы рассеять все сомнения. И, воспользовавшись моментом, зажег папиросу и затянулся.
Леночка вспыхнула, покраснела, прижала сопящий сверток к груди.
– Ах, ты… – только и смогла выдавить она и, не сдерживая слез, выбежала вон.
Мусечка была права. Ленечка оказался единственным ребенком, которого Леночке было суждено привести в этот мир, а мучительный роман с его папочкой – единственным значимым любовным переживанием в ее жизни. Последующие редкие связи не приносили ни удовлетворения, ни радости, ни последствий. Напрасно Мусечка копила для нее приданое: две льняные скатерти и отрез роскошного хан-атласа, гладкого, блестящего, из чистого шелка, который она как-то очень удачно и почти даром приобрела на блошином рынке. Все это богатство так и пролежало в Мусечкином красном тяжелом сундуке, обитом медной проволокой, потому что замуж Леночке было выйти не суждено.
Жили они в домике тетки, которая к тому времени благополучно скончалась, оставив своих приживалок и одновременно сиделок законными наследницами. К тому же впереди маячила перспектива дальнейшего расширения городской застройки и, как следствие, улучшения жилищных условий. Было решено не искушать судьбу возвращением на большую землю и не подвергать ребенка лишним травмам, связанным с переездом и жизнеустройством. Да и зачем? Им было хорошо и здесь, в этом горячем, шумном и относительно сытом краю. Собственно, и ехать им было некуда.
Леонид
Он трудился над Аллочкой долго, без особого удовольствия, будто исполняя неприятную, но необходимую повинность. Аллочка мечтательно закатывала глаза и посматривала на часы – ей еще нужно было успеть забрать ребенка из садика, заскочить к бывшей свекрови за деньгами, оставленными бывшим мужем, выяснить насчет скидок в модном магазине, купить пару йогуртов, помыть голову перед вечерним свиданием и позвонить подружке, рассказать, как у них с Леонидом было. Поэтому она слегка нервничала, а он упорно выполнял свой мужской долг, будто обречен был на это. Наконец, выполнив, тяжело отвалился. Аллочка похлопала глазками, вспорхнула и убежала, легко перебирая стройными ножками.
Леонид закурил и задумался. Сначала мысли в голову не приходили вовсе – только какие-то обрывки. Потом он подумал о том, какое сегодня число. Потом – какой день недели. Особых планов на ближайшее время не было, и новостей никаких тоже не предвиделось – так же, как никаких больших сложностей.
Все устроено.
Потом он подумал, что у Аллочки, кроме ножек, ничего интересного нет. В этом он уже не раз убеждался, но зачем-то они снова и снова оказывались вместе. Все-то у нее на своих местах – ноготки подпилены, волосики уложены, реснички приклеены, улыбочка нарисована, голосок чувственный, лифчик отстиранный… И сама вся такая беленькая, такая чистенькая и аккуратненькая (а главное – насквозь фальшивая!), что аж тошнит. И кожа у нее мягкая и рыхлая, как тряпка, и трогать ее почти неприятно, потому что кажется – если случайно нажать слишком сильно, мясо с жирком полезет наружу… И чем она его привлекла? Господи, ну ни мозгов, ни внешности! Таких девиц – полстраны, выбирай любую. Зачем ему нужна эта пошлая Аллочка, которая к тому же еще и тянет из него деньги? И взамен никаких удовольствий. Да, что-то стал терять сноровку знаменитого бабника и сердцееда! Что-то нюх совсем притупился.
А потом стало пусто. Это ощущение копилось давно, нарастало, крепло, взрослело, пока наконец не созрело. Оно зубасто улыбнулось и торжественно объявило, что никуда уходить не собирается. Он прекрасно помнит, в какой момент это произошло – прошлой весной.
Они тогда репетировали комедию, где ему досталась главная роль. Его задачей было изображать идиота, который не понимает, что он идиот, и этим ужасно смешить публику. Это получалось у него отменно, потому что, только обладая интеллектом, можно играть дурака, а Леонид им обладал. Он умел выуживать из своего нутра тот образ, который необходимо было изобразить, умел надевать на себя нужное лицо, умел так преобразиться, что ему начинали верить. Он был профессионалом.
Дурачок в пьесе выглядел так, как и должен выглядеть: в нелепом наряде, со смешными очками на носу, с идиотской миной на морде. После репетиции, не выходя из образа, артисты вышли к служебному ходу, чтобы перекурить. В театре с некоторых пор курение категорически запретили. Был погожий мартовский день, канун праздника Пурим, когда по всей стране проходят веселые карнавалы. Мимо шла толпа людей в маскарадных костюмах, с нарисованными усами, приставленными синтетическими ушами и прицепленными сзади хвостами. Увидев актеров в сценическом гриме, шествующие приветствовали их криками и свистом, по всей видимости, приняв за своих. Артисты помахали в ответ, перекинулись парой фраз. Шествие скрылось за поворотом, актеры вернулись в зал, а Леонид остался. Ему впервые стало стыдно. Когда он был ребенком, мечтавшем о сцене, такого с ним не случалось, когда был начинающим артистом, стремившемся к славе, – тоже. А теперь ему, стареющему, дряхлеющему, потухшему и уставшему, стало стыдно, хотя в его жизни и в профессии все сложилось успешно. Даже более чем! Он был знаменитым артистом, его приглашали ведущие театры страны, он много снимался в кино, даже вот недавно американцы взяли его в эпизод очередного дурацкого сериала, где он сыграл честного полицейского… И деньги заплатили приличные. Хотя, конечно, самые большие деньги приходили от рекламы. Еще лучше дела шли в интернете. Там время не ограничено, можно даже целый минутный ролик записать. Иногда подворачивались халтуры: озвучка, дубляж, дикторские тексты… Но это скорее так, подработка. Ничего особенного. Но он хорошо зарабатывал, это правда! Не охотился за предложениями, но и не отвергал их. Соглашался почти всегда, как будто боялся упустить еще одну возможность, еще один, пусть маленький, шанс.