Видение исчезло… Свет погас… Комната наполнилась удушливым смрадом… Засвистел, загудел в трубе ветер, зашуршали, застонали высокие сосны…
Невидимая рука с силой выбросила Зенина через распахнувшуюся дверь. Его встретили шатающийся Орловский и воющий Нептун. У бедной собаки поднялась дыбом шерсть, и она, отбежав подальше от дома, жалобно завыла.
Окончательно опомнились и пришли в себя трое только в квартире Орловского.
Вот тебе и результат обыска! Вот и обещание Кноппу, что в следующий раз они не придут с пустыми руками!
Не могут же они явиться в кабинет начальника уголовного розыска с детским лепетом о призрачной головке, появившейся в зеленоватом свете, об удушливом запахе, о разбросавшей их невидимой руке и тому подобной чертовщине.
От таких результатов самовольного обыска у Кноппа живо полетишь со службы.
— Нет, брат, приходится молчать.
— Но ведь реальна же лежащая на столе шпилька! — воскликнул Зенин.
— Приложи ее, дружище, к ворсинкам, собранным у Ромовых, и пока лучше помолчи — авось завтрашний праздник в Озерках даст что–нибудь более существенное.
Глава 14
Ночное
Кроваво–красный шар заходящего солнца скрылся за горизонтом и над селом Богородским спустились вечерние сумерки. Наступает ночь.
Но как ни темна она, все же не лишена своеобразной чарующей прелести.
Выйдешь за околицу — там луга начинаются. Их прорезает извилистая речка. На горизонте виден лес.
На скошенном лугу неустанно трещат кузнечики. В ближайшем болотце лягушки квакают–заливаются. Выпь плачет. Скрипят коростели. А над всем этим, все в ярких звездах, темно–синее небо огромной чашей опрокинулось.
На лугу, среди ивовых кустов, пылает костер. Над ним котелок подвешен: картошка варится.
Кругом костра сидят и лежат мальчуганы лет от девяти до двенадцати. Возле них — и дальше по лугу — стреноже- ные лошади траву щиплют, похрапывают.
Мальчуганы болтают, смеются.
Один лежит, в худой зипунишко завернулся, ручонки за голову закинул, лицо все в веснушках, как яйцо сорочье пестрое, волосенки рыжие всклокочились, а глаза — большие, серые, вдумчивые — почти не мигая, в небо уставились.
— Эй, Гришутка, что ты лежишь молча? — толкнул его сосед. — Аль опять звезды считаешь? Много ли насчитал- та?
Кругом смех.
— Не трошь его. Вот мы картошку–то съедим, а он пущай звездами закусывает, потом расскажет нам, вкусны ли.
— Я, братцы, жду, скоро ль месяц взойдет.
— По что он тебе занадобился?
— Как по что? Митька, аль ты не знаешь, что как месяц взойдет, то русалки на воде выплывут, вот он и пойдет с ними купаться.
Все опять засмеялись. А Гришутка хоть бы пошевельнулся. Заговорил потихоньку, но скорее сам с собой, чем с ребятишками:
— Вот теперь уж махонький серпок от месяца остался, а куда остатний–то девается? Вон звезда, какая она есть, такая и останется, и сонце тож — взойдет шаром, шар и закатится, а луна, вот тебе, то растет, то убавляется.
— Вставай, дурной. Луна–то убавится, а на новый месяц и опять нарастать начнет, а вот как картошка у нас в котле убавится, так уж и не прибавишь, нет! Брюхо–то у тебя подведет. С дому–то, чать, голодный пошел? Чего там у твоей матки–то есть? Бобыли! — сочувственно–презрительно сказал положительный Вася.
Гришутка встал, и, по тому, как он принялся за картошку, видно было, что брюхо у него и вправду не очень–то напихано.
— Слышь, Вась, а куцы ты находку–то свою подевал? — спросил шустрый непоседливый Сережка.
— Сестре подарил. Я не девчонка, чай, чтоб шелковым платком голову повязывать.
— А и красив же платок, братцы-ы! Вот только жаль, что шмат порядочный оторван, а то и барыня не побрезговала б.
— Ничего, матка заплатала, а Грунька подыспод рва- ный–то конец подкладывает.
— А что, ребятушки, — не молчалось Сережке, — долго ли еще по нашим местам страшный барин будет шманатца?
— Хватил, «барин»! Прощалыга! — безапелляционно решил Вася.
— А чему не барин?
— Наперво, худой, как щепа, хоша и старый, а у настоя- щоео старого барина пузо–то во как выпрет, — показал он во всю длину своей ручонки. — А потом, чего он все в черном ходит? Господа об летнюю пору норовят все в сером, альбо в пестром каком пинжаке ходить, а то и в белое вырядятся, а он? Прощалыга, дык прощалыга и есть.
Помолчали.
Гриша опять растянулся, задумался… Вдруг встрепенулся.
— А что, ребята, видать сейчас звезды да месяц в Америке?