Согласилась она поехать на один месяц, — ну, да только бы увезти ее отсюда, а там… На этом «там» он и уснул.
Тихо и в большой спальне, но не темно. Отдернуты тяжелые шторы, широкой волной вливается в комнату свет луны. Тускло поблескивают в углу туалетное зеркало и хрусталь безделушек, оживают цветы пушистого ковра, раскинувшегося пестрым узором во всю ширину комнаты.
Захватил луч луны и угол большой кровати, скользнул по снежно–белому батисту подушек, посеребрил матовый шелк одеяла и мягко залил лицо спящей.
Но не спит Надежда Михайловна. Широко открыты синие глаза, и только они живут и горят, и сверкают. Бледное исхудалое лицо спорит своей белизной с кружевным бельем. Тяжело дышит грудь, рука нервно мнет шелковое голубое одеяло.
Итак — завтра она уезжает. Последняя суета в доме, речи, пожелания, цветы на вокзале и… прощай, прости надолго Борина могилка.
Остается няня. Она будет у него ежедневно, не погаснет лампада в его часовенке, не умолкнут и рыдания, но уже не мать обхватит руками мраморный крест и забьется у ног распятого Спасителя с грешным вопросом: за что? за что?
Тихо, покорно станет на колени старушка–няня и польется ее бесхитростная молитва к Тому, который сказал: «Придите ко мне все труждающиеся, и Аз упокою вы».
«А я разве мало страдала и билась у Его ног? Где же покой? Где Твое обещание?»
Из истерзанной груди вырывается горький смех:
— Нет у меня ни веры, ни смирения, как нет у Тебя справедливости и милосердия! Для чего отнял Борю? Для чего нужно было послать такую страдальческую смерть этому ангелу на земле? Для чего?… За что?… Кому это нужно?!
Повернулась лицом в угол комнаты, где тихо теплилась лампада у образа Божьей Матери — всех скорбящих радости.
Это нянина рука оправляет перед ней лампаду, неугасимую со дня смерти Бори.
Кротко смотрит Святая Мать на грешную страдалицу.
— Ведь у нее, как у меня, разрывалось сердце на страшной Голгофе, и Она судорожными руками обнимала крест, на котором страдал Ее распятый богочеловек-Сын!.. Но когда с высоты креста раздались слова: «Да будет воля Твоя, Господи!», низко, покорно, до самой земли склонила голову Святая Мать…
— Святая Мать!
Вскочила с постели Надежда Михайловна и забилась в рыданиях, бессильно упав на ковер.
Затихла… Бескровные губы страстно шепчут мольбу: «Помоги, помоги!»
Под колеблющимся светом лампады ожил лик Богоматери, и ласково, кротко смотрят глаза.
Надежда Михайловна встала, зябко закуталась в мягкую фланель капота и без мысли ходит по комнате. Мягкий ковер заглушает и без того неслышные шаги.
Взглянула на дверь с опущенной портьерой: это дверь в Борину комнату. Она обещала мужу не ходить больше туда ночью и, от соблазна, отдала вчера ему ключ.
Завтра, при свете дня, под шум–говор людей, простится она с дорогой комнатой и замкнут ее детку одного надолго, надолго! Няня не пойдет туда плакать о Боре. Она говорит, что нельзя тревожить безгрешную душеньку, что материнский страстный призыв связывает его с землей и не дает улететь на небо.
— Если грешу, — пусть! Но неужто причиняю ему страдания, делаю зло, не отпускаю с земли его душу? Я уеду… уеду!.. но не могу сдержать слова и не увезти ничего из его вещей. Нет… не могу… не могу… Это выше сил! Но что взять?.. Все одинаково дорого.
Остановилась, задумалась.
Исхудавшей рукой провела по лбу, по глазам:
— Решено… Беру с собой костюмчик, в котором его принесли в роковое утро. Но где же он?
Вспомнила: он там, в детской, небрежно брошен на бельевом шкафчике.
Его нужно взять, нужно!..
Но как? Днем — не позволит муж, а ночью? Остался только кружной путь через все комнаты, коридор и комнату Коли, а туда, со смертью Бори, перебралась няня.
Чуток сон у старушки. Вот разве только измучилась с укладкой. Все ведь старается уложить и убрать своими руками, за всем доглядеть. Не доверяет чужим людям. Славная…
— А как хорошо там за дверью! Я там часто и слышала и видела своего мальчика, и не всегда больного, страдающего… Нет…
— Папин бутуз! Мой ненаглядный красавец! Вот и отвык от своего «мне все равно». А как хорошо произносил это его пухленький розовый ротик.
— Боря мой!.. мальчик мой! Боря мой, Боря!..
— Ма–ма…
— Что это? Галлюцинация? бред?
Затихла, чуть дышит. Живут только глаза и слух, напряженный до боли. Нервно колотится сердце…
Гулко–протяжно забили старинные часы в столовой.
Вся встрепенулась… Что это? Похоронный звон?.. Опять по Боре?..
— Боря, Боря мой!
— Ма–ма! — тихий, но ясный призыв из–за двери.