Выбрать главу

— Что ты? Зачем? Лихо мне стало, душно. На вольный воздух вышла… По святым местам я…

— Лихо тебе? Душит? Мучит кто?.. — Подошел, наклонился к ней. — От кого бежишь по святым местам? — спрашивает шепотом.

— Покойника забыть не могу… а тут ты вот об землю бьешься… душа и не вытерпела.

— Что же, он тебе грозит, покойник–то? — положил ей на плечо руку, а у самого глаза как у волка горят, дыхание со свистом вырывается.

— Нет, не грозит… к себе зовет.

— Как же ты от него спасаешься?

— Больше бегу, куда глаза глядят. Летом в лес — там хорошо… одна… Никто–то твоей душеньки не видит.

— А мне в лесу боязно. Оглянешься этак, а из–за деревьев… Брр… Ну, что уставилась?! Куда идешь?

— В Киев. Схимник там, сказывают, чудеса творит. К нему припаду, в грехах покаюсь, молитвы–благословения попрошу — легче, авось, станет.

— Легче, думаешь, станет? Ха, ха, ха… — озлобленно–горько захохотал мужик. — Слышь! Я в Троице — Сергиевском монастыре молился, в Белобережской пустыне был, на Соловках слезами грудь надорвал, а они… все равно за мной по пятам ходят.

Прошептал, оглянулся… К ней ближе подвинулся…

— Ты что ж, али тож кого потерял? — тихо спросила Груня.

— По–те–рял!.. Ха–ха–ха… Ишь, баба, слово какое придумала! Я… Ну, ты… Иди своей дорогой!.. Полегчает тебе, жди… Кто нам полегчение–то пошлет?

— Бог.

— Да Бога–то нам с тобой покойники загородили. Кровь- то нас душит, заливает. Видишь, кругом даже потемнело…

— Это перед рассветом завсегда темней становится. А ты, давай–ка, помолимся вместе, — потянула она за собой на колени…

— Господи! — в страстном порыве простерла она руки. — Ты звал к себе страждущих, милость свою нам окажи. Помоги, спаси, просвети…

Как бы в ответ на эту горячую молитву, чуть забрезжила розовая полоска утренней зари.

Глава 24

Последняя ставка

Конец марта. Широким снопом врываются лучи солнца в большой, казенно обставленный кабинет Кноппа. Весело рассыпались по кипам бумаг на столе, шаловливо пробежали по шкафам с книгами и как бы удивленно остано- виись на двух понурых фигурах.

Что это? Вся природа оживает, звери радуются, птицы хвалу поют Господу, а тут сидит человек в кресле, облокотился локтями на стол, сжал руками голову и даже глаза закрыл, точно ему на солнышко весеннее глядеть тошно.

Другой стоит у порога, руки безжизненно свесил, в лице ни кровинки, глаза глубоко ввалились и весь как–то обвис. Но вот он тяжело вздохнул, встрепенулся.

— Так разрешите взять наряд.

— Берите, Зенин. Вы говорите, что не уверены в успехе, может, у мужика совсем не то на совести.

— Это последняя ставка, Рудольф Антонович. Если сорвется, больше меня живым не увидите.

— Стыдитесь, Зенин! Не смейте даже думать об этом… У вас на руках старушка–мать, а по слухам — и невеста. Вся ваша будущность еще впереди, — сказал, выпрямляясь в кресле, Кнопп.

Он тоже изменился за эти девять месяцев. Виски совершенно побелели, на лбу глубокая морщина залегла, глаза как–то потухли — нет в них прежней жизни и энергии.

— Старушка–мать, глядя на меня, и так, можно сказать, одной ногой в гроб стала, — возразил печально Зенин. — С провалом же этого дела будущее мое бесславно, и карьера погибнет. Что же касается невесты, то не свяжу же я юную жизнь ее с… неудачником.

— Да, проклятое, заколдованное дело, Зенин! Слава Богу еще, что удалось найти эту прислугу трактирщика, живущего как раз против Брандта, и что от самой остановки трамвая она шла за ним, завидуя его букету, а придя домой, тотчас же посмотрела на часы, так как обязана была к девяти часам вернуться домой. Благодаря этому обстоятельству удалось установить алиби несчастного Брандта и, таким образом, на нашей совести не будет лежать еще и предание суду невинного. Все это разъяснилось во время вашего отсутствия, и Брандт уже освобожден на поруки. Но неужели же поездка ваша оказалась совершенно безрезультатной, и преступник исчез бесследно?

— Я весь юг, мало сказать, изъездил: исходил, перетряс всю округу, где живет Аннушкина родня… Провалился человек сквозь землю да и только.

— Почему же вы хотите оцепить ночлежный дом Курочкина?

— Я уже две ночи с Орловским там ночую — он тоже с этим делом не меньше моего извелся. Обратил наше внимание один мужичок пьяный. Видно, что человек не в себе. Днем пьет в одиночку в трактире, а вечером к Курочкину идет. Глаза у него, как у волка, горят… На людей зверем рычит, а заснет под утро — все мечется и бредит. Да и наружность его как будто к описанию подходит. Сегодня мы решили рядом с ним лечь — не удастся ли подслушать чего.