— Мария Геннадьевна разве не поедет?
— Мария Геннадьевна давно уже уехала. Ей всё-таки надо приехать пораньше.
— Зачем?
— Хотя бы если не прибраться, так просто открыть дверь остальным.
— Так мы едем к ней домой.
— Да.
Это Аду даже обрадовало. Стены квартиры и дверной замок внушали чувство спокойствия.
— Кто остальные?
— Да все наши: Ольга Борисовна, Катенька, может, Наталья Олеговна, но она всё сомневалась до последнего — говорит, дела. Елена Владимировна сегодня, скорее всего, не приедет.
Эта новость Аду обрадовала также, как огорчила. Сама она не могла понять, что лучше: встретить её там или нет, но сердце в ритме польки забилось в груди. Так, на всякий случай.
Они очень долго не виделись. Знаете, как это бывает, когда пытаешься вспомнить человека, достать его образ из памяти, а она, злодейка, подсовывает тебе тысячи других лиц, тысячи цветов, тысячи глаз, но только не нужные. Почему-то халатно память относится к лицам. Так и колышется эта дымка на краю сознания, то ближе, то дальше — и всё равно не дотянуться. И Елена Владимировна превратилась в нечто абстрактное. Ада знала точно, что глаза её были голубыми, кожа светилась золотым, а в волосах серебрилась седая прядь, и что безумно шло ей то самое платье, коралловое, но ничего из этого она не помнила, и порой ей казалось, что всё это она выдумала себе. Однако вероятность встречи — пусть и ничтожно маленькая — будто всё оживляла, краски наплывали на глаза, сердце металось в груди. «Сердце металось в груди». Поверьте, это даже близко не было похоже на то, что чувствовала моя Ада, когда допускала мысль об этом!
— Мария Геннадьевна говорила, будет ещё одна леди. Она сейчас неплохо общается с кем-то с другой кафедры.
— С другой кафедры?
— Да. С другой кафедры.
— Что значит «неплохо общается»?
— Не то, что Вы могли успеть подумать, пока клеили этот вопрос.
— Извините.
— Ничего, — Вера Александровна только усмехнулась себе под нос. — Я смотрю, Ада, Вы осмелели.
Дверь медленно и со скрипом открылась.
— Нам нужно поговорить, — знакомый голос звучал как-то тревожно, но привычно громко.
— Для начала, здравствуйте, — пристегнула её преподавательница.
— Здравствуйте, — Ирина Дмитриевна, как провинившийся пёс, посмотрела на неё. Она явно пришла не за тем, чтобы устраивать сцены, ругаться и язвить. Аде показалось, ей удалось увидеть, что за мысли занимали женщину. Ей даже стало её немного жаль.
— Разговаривать у нас нет времени.
— Я хотела поговорить с Адой.
— Мы уходим. Прямо сейчас.
Вера Александровна посмотрела на свою лаборантку и глазами что-то ей сказала. Девушка не собиралась говорить с Ириной Дмитриевной, пусть даже её лицо и весь её вид просили об обратном. Нет, должна же у неё быть какая-то гордость! Однако она хотела, или, скорее, ей было любопытно, что может в свое оправдание сказать человек, который её изнасиловал и чуть не задушил.
— Такси подъехало, пойдемте, — торопила девушку Вера Александровна.
— Ада, простите меня, — Ирина Дмитриевна смотрела сквозь неё, будто боясь, что её уличат в том, что она извиняется, осудят и сожгут на сухих ветках. И всё же, кажется, это было искренне, хотя я лично ни в коем случае её не оправдываю.
Девушка не успела найти ответ, как оказалась уже в коридоре, а дверь кафедры звучно хлопнула.
— Мария Геннадьевна не позвала её из-за меня?
— Да.
— Я этого не хотела.
***
Из деревянных колонок доносился какой-то джаз. Шумно. В старой поношенной квартире пахло дорогими сигаретами, и было вполне уютно, и голоса были знакомыми, и свет был мягким, и музыка — приятной, так что Ада оставила все тревожные мысли за дверью. Она как будто почувствовала сразу, что Елены Владимировны там не было и не могло быть, и сердце успокоилось.
— Долго Вы, — заметила Мария Геннадьевна и протянула обеим по бокалу вина. Сама она была уже вполне веселая. — Есть виски, Ада, не стесняйтесь, если что.
— Я такое не пью, — улыбнулась девушка виновато.
— Всё бывает в первый раз!
«И действительно», — подумала Ада. Она могла себе это позволить. А после пары-тройки бокалов красного полусухого она могла себе позволить всё на свете!
Да, было весело. Они о чем-то смеялись, что в серой повседневности ни за что — ни за что! — не показалось бы смешным, и в коленках странно покалывало. Ольга Борисовна провозглашала тосты, которые никто не слушал. Катенька чуть было не разбила бокал. Ада смотрела на Веру Александровну и от собственных мыслей — ох, что за глупости лезли ей в голову! — ей становилось смешно. Можно было всё. Она это ясно понимала, пусть и ясность оставляла её.
— Вера Александровна, — начинала она в который раз, — Вы — удивительно приятная женщина, простите, что я Вам это говорю. Я столько выпила! Вера Александровна!
— Ничего, милая, я знаю, знаю всё. Кому Вы рассказываете, милая.
— Правда знаете?
— Разумеется, милая. Думаете, я не помню, как Вы на меня смотрели, этот Ваш взгляд? Я тогда ещё подумала: «Как странно!».
— Почему странно?
— Потому что Вы — девушка. Девушки смотрят иногда на девушек, но знаете, милая, я никогда не встречала таких. Вы, кстати, очень красивая и привлекательная девушка, Вы знаете?
— Я Вам верю.
— Потому что это правда. И Вы мне нравитесь, солнышко.
— Я Вам верю.
— Скажите мне честно, Ада. Ответьте мне честно на мой вопрос.
— Конечно.
— Вам понравилось? Ох, знаете, можете не отвечать, я тоже, знаете, милая, выпила немало…
— Да, конечно, — призналась Ада честно, — я бы не стала если бы не хотела, понимаете? У меня есть убеждения, есть! Пусть Вам, наверное, так не кажется. Я не шлюха какая-нибудь. Вы мне верите?
— Милая, не оправдывайтесь, не оправдывайтесь передо мной! Я ни в чем Вас не обвиняю и не могу обвинить. Вы — чудесная девушка, Ада. Вы — чудесная девушка.
— Спасибо. А Вы чудесно пахнете…
На секунду в глазах появилась блаженная чернота.
— Пойдемте на кухню, — внезапно Мария Геннадьевна ласково взяла лаборантку за локоть, — я совсем забыла, совсем забыла познакомить Вас кое с кем!
Боже, видели бы вы лицо Веры Александровны в этот момент.
========== Глава 11. Лиличка. ==========
Лилия Игоревна, Лиля, Лиличка — как вам угодно — сидела на полу, обняв колени, и курила. В представлении она не нуждалась — Ада прекрасно знала её.
Здесь, пожалуй, мне нужно прерваться. Ада была на первом курсе, когда она познакомилась с Лилей — да, именно так она всегда её называла, возможно, во многом потому, что была она моложе прочих её преподавателей. Она её никогда не боялась, а иногда даже позволяла себе больше, чем могла позволить. Лиле было около сорока, выглядела она свежо, улыбка её была хитрой, а волосы почти всегда — точно так, как в тот вечер — были собраны в пушистый рыжий хвост. Аде она нравилась. Она всегда видела в ней лисичку или кошечку, и всегда она казалась ей очень сладкой — именно сладкой. С первой встречи Ада положила на неё глаз, и во многом это случилось благодаря мне. Знаете, это было время, когда никто не занимал её сердце, и от этого там поселилась тоска. Я сказала ей как-то: «Присмотрись к ней», хотя ни в коем случае не имела в виду то, что в итоге получилось. Да, Аде она нравилась, но вряд ли это чувство можно было назвать чистым. Помню, как-то шепнула она мне: «Щелкнуть бы пальцами, остановить время и уложить её на стол». Да, моя Ада так сказала. Вот так иногда наши желания меняют нас. Добрая, открытая, чуткая девушка — да, Аду можно было время от времени назвать и такой — вдруг чувствует что-то странное внизу живота, чувствует изо всех сил, как сильно хотелось бы ей взяться за эти рыжие волосы и овладеть женщиной, пусть даже против её воли. Подумать только! Лиля вызывала в ней несколько странных порывов, которые сама себе она и не пыталась объяснить, — сделать ей больно, заставить её плакать, сжать в кулаке этот рыжий хвост. Это была единственная женщина, которая возымела на лаборантку подобный эффект. Да, она была единственной, кого ей хотелось ударить так сильно. И всё же Аде она нравилась. Нравилась, потому что Лиля была в целом и в общем приятной женщиной, пусть это и не мешало девушке видеть её на столе голой. Пару раз они даже гуляли. Как давно это было!