— И ещё, — начала преподавательница, — Ирина Дмитриевна хотела Вас видеть.
Ирина Дмитриевна. О ней Ада практически забыла, и даже синяк почти сошел.
— С чего это вдруг Вы её вспомнили?
— Не вспомнила, — Вера Александровна постучала ногтем в окно, — вон она идет.
Ада как будто проснулась. Она посмотрела вниз и увидела её, как обычно, в черном, и её платок драматично развевался на ветру на пару с сигаретным дымом.
— Мне нечего ей сказать.
— Неужели?
Вера Александровна обернулась на Аду и заглянула ей в глаза. Кажется, она видела больше, чем та хотела показать, и от этого девушка почувствовала себя беспомощной. Не было никакого секрета. Нет, конечно не было и не могло быть! И всё же она не нашлась, что ответить.
— Я Вас оставлю, у меня пара начинается, и спасибо, что выслушали, — преподавательница взяла сумку и собралась выходить.
— Вера Александровна!
— Да?
— Я боюсь.
Что-то оборвалось в сердце девушки, когда она сказала это вслух.
— Милая, время — полдень, она Вас не тронет.
— Я боюсь не этого.
========== Глава 14. Игрушка. ==========
Холодная, Ирина Дмитриевна вошла на кафедру. Её платок хранил запах сигарет. Ада посмотрела ей в лицо, та звучно поздоровалась. Что-то зазвенело в груди. Ада, моя Ада боялась смотреть на неё, как будто что-то необратимое могло случиться.
Могло ли? Да, могло. Ада давно простила Ирину Дмитриевну за то, что та сделала с ней. Наверное, это случилось в тот же вечер, потому что после она всегда осторожно оправдывала её, будто знала, что стоит у женщины за душой, а потом оправдывалась сама. Видела она в ней какую-то драму или нет — я не знаю. Знаю только, что она всячески обходила её в разговорах и не желала ничего слушать. Говорила, что слишком зла на неё. И всё же — после всего — могло ли что-то необратимое случиться? Да. Могло. Многие вещи она не могла себе объяснить и ещё больше вещей — не хотела объяснять.
— Ада, присядьте, — выдохнула женщина и приземлилась на диван, не снимая шубы.
— Нам не о чем говорить, — отрезала девушка и поразилась собственной холодности.
— А мы не будем говорить. Вы будете слушать.
— А Вы не указывайте мне, что делать.
Ирина Дмитриевна закинула ногу на ногу и посмотрела на Аду. Белый свет из окна отражался в её глазах, и они горели, серебрились. Ада села рядом.
— Мне не нужны Ваши извинения.
— Я не собираюсь извиняться.
— Ах вот как, — брови Ады попозли вверх от этого дерзкого заявления.
— Ада, ничего подобного я бы не позволила себе, если бы знала наверняка, что Вы того не хотите. Признайтесь, милая, Вам нравится быть жертвой. Не говоря уже о том, Ада, что Вам нравится боль. Не обманывайте хотя бы себя. Вы этого не заслужили.
— Как и этот синяк. Его я не заслужила тоже.
— Перестаньте. Я этого не хотела. И его бы не было, если бы Вы вели себя хорошо.
— Что за шутки Вы со мной шутите? Я не Ваша игрушка.
Ирина Дмитревна встала. Её стать и её рост каждый раз пугали Аду, как в первый.
— Но признайтесь, милая — Вы хотели бы ею быть.
Преподавательница улыбнулась.
Эта улыбка, такая смелая улыбка была сильнее, чем самая звонкая пощечина. С глубин сознания девушки поднималось негодование и неистовое возмущение, мысли метались, не успевая стать словами. Ада не хотела, нет, больше всего на свете в ту секунду она не хотела признавать, что Ирина Дмитриевна была права.
Да. Она была права. Оказаться снова в этих руках, которым можно всё, терпеть ласки, боль, терпеть всё, что угодно, — Ада этого хотела. И она бы даже вела себя хорошо, поверьте мне. Пусть желание это никак не вязалось с искренним чувством. Пусть Ада любила, горячо любила другую женщину. Но когда Ирина Дмитриевна была рядом, хотела она того или нет, в животе у неё всё загоралось. Боже, что делала она с бедной девушкой! Она забывала всё на свете, забывала себя, растворялась в этом тумане, в этом густом тумане. И больше ничего не было.
— Я Вас ненавижу, — прошипела Ада.
Ирина Дмитриевна рассмеялась.
— Это так теперь называется?
— Что, что Вы хотите от меня?
— Я — от Вас? Милая, к Вашему сожалению, я от Вас не хочу ничего. — Преподавательница по обыкновению прохаживалась по кабинету. — Вопрос в том, чего хотите Вы. И ответ мы обе знаем.
— Я не знаю, с чего Вы взяли…
— Что Вы хотите меня? Что Вы меня боитесь? Вы живете слишком мало, чтобы это скрыть, а я — слишком долго, чтобы не увидеть. Давайте я скажу Вам раздеться, да, прямо сейчас, щелкну пальцами и — знаете, что? Вы разденетесь. Здесь. Для меня.
Ада молчала. Они обе знали, что это было правдой. Вдобавок её щеки так не вовремя залил стыдливый румянец. Да. Она разделась бы прямо там, на кафедре, по щелчку. Она в полной мере осознавала это. За это ей было ужасно стыдно перед собой.
— Ну что? — Ирина Дмитриевна опустилась на стул напротив. — Я могу это сделать. Прямо сейчас, Ада, могу щелкнуть пальцами, — она рассмеялась, — или могу отвезти Вас к себе и наиграться вдоволь. Наедине.
— Я не Ваша игрушка, — процедила Ада, собрав воедино обрывки здравых мыслей в голове.
Преподавательница снисходительно усмехнулась. Звонкий щелчок длинных пальцев язвительно хлопнул на кафедре. Женщина улыбнулась и насмешливо подняла брови.
— Я жду.
Встать, возмутиться, уйти и не возвращаться — Ада знала, что нужно было делать. И всё же её руки потянулись к кнопкам на рубашке. Одна, вторая, третья — преподавательница победно улыбалась, откинувшись на спинку стула. Нет, не могла моя Ада поступить по-другому. Если бы только Вы знали, что творилось с ней! Нет. Вариантов у неё не было. От осознания и принятия этой колкой правды в глазах у неё предательски встали слезы. Она расстегнула все кнопки и вытащила руки из рукавов. Ада положила рубашку на колени, но Ирина Дмитриевна протянула руку, и девушка, как завороженная, отдала её. Она посмотрела на преподавательницу, и слезы покатились по её щекам. Боже. Ей было — возможно, впервые — всё равно, как это выглядит. Ей было стыдно, но этому чувству целиком и полностью она готова была отдаться. С головой.
Да. Она это чувствовала. Внизу живота всё горело синем пламенем, кипело, сходило с ума. На глаза наплывала густая дымка. Хотелось провалиться под землю. Ада завела руки за спину и расстегнула застежку лифчика. Спустила бретельки. Ирина Дмитриевна протянула другую руку, и девушка послушно отдала ей белье.
Она была там, как под светом рампы, совершенно беззащитная. Ирина Дмитриевна не рассматривала её — она смотрела ей точно в глаза, и от этого становилось всё ещё хуже, ещё безобразнее. Ада, как преступник на скамье подсудимых, сидела там и не могла сказать ни слова.
— Теперь, милая, — начала она, — Вы бы, конечно, больше всего хотели, чтобы я сделала это. Уложила Вас здесь, на этом диване. Нет, милая. Теперь Вы не получите так просто, чего хотите. С Вашей стороны, Ада, было очень некрасиво и не очень умно уходить. Мы неплохо проводили время. Теперь эта опция Вам недоступна. Подумайте над своим поведением.
— Ирина Дмитриевна…
— Думайте обо мне. Я знаю, Вы будете. Я пойду на пару, а Вы закроете глаза и в красках представите, как будете признаваться мне во всех своих грязных желаниях, в которых у Вас не хватает смелости признаться даже себе самой, как будете просить у меня прощения, и как в конечном счете я Вас поимею.
Она отдала девушке рубашку.
— Одевайтесь. Это, — она сложила белый лифчик в свою сумку, — я конфискую. Мне так хочется. — Преподавательница едко усмехнулась. — А Вы говорили, Вы не моя игрушка. До свидания.