И далее следует многослойный образ - "се бо готьскыя красныя девы въспеша на березе синему морю; звоня рускымъ златомъ, поютъ время Бусово, лелеють месть Шароканю", где, оттесняя неизвестно откуда взявшихся "готьскых" дев, отчетливо проступают лики "богов отьских", то есть языческих отцовских богов, в частности - гатьских (или, по иной версии, боготских) дев, т.е. русалок (от слова "гать", плотина, в омутах возле которых они жили, или же "богота" - бочажина, болотина); русалок, которым ещё во времена "Слова о полку Игореве" поклонялись русичи. Нужно сказать, что именно прочтение "готьскыхъ красныхъ девъ" как "гатьскыхъ" (или, как мы говорили "боготских", что одно и то же, а то и "гадъских", связанных мифологическим родством с ГАДАМИ морскими и речными), т.е. во всех случаях - РУСАЛОК, и выход через них на РУСАЛЬСКИЕ ПРАЗДНИКИ вообще позволяет понять, что такое есть "время Бусово" и о какой мести Шарукану мечтают вышеозначенные девы. Думается, что антский князь Боз, разбитый ещё в IV веке готским королем Винитаром, здесь совершенно ни при чем, хотя эти, вытащенные комментаторами из глубин истории персонажи и кочуют из одного издания "Слова" в другое. Наиболее близкой к истине представляется гипотеза Степана Пушика, отождествляющего таинственного "Буса" не с Бозом, а со славянским Дионисом-Бахусом, бузиной, Бусовой горой и Бусовым полем в Киеве, с украинским наименованием аиста - "бузько", "бузёк", а также с бусовыми праздниками древних славян - позднейшими купальскими.
И действительно: события "Слова" полностью ложатся на весну и весенние праздники русичей, завершающиеся днем Купалы, то есть - на время прилета аистов (БУЗЬКОВ), цветения БУЗИНЫ, БУЗКА (БУЗОК - по-украински - сирень), хороводов и праздника УМЫКАНИЯ у воды, словом - на время, связанное с русалиями и культом русалок. Праздники в честь этих мифических богинь представляли собой весьма многозначную и красочную цепь ритуальных игрищ, включавших в себя пляски, хороводы вокруг символического дерева, плетение и бросание в воду венков (гадание на ЗАМУЖЕСТВО), песни о яровой пшенице и будущем урожае, о яр-хмеле, о девице и молодце, обращения к русалкам, к Ладе и Леле, Яриле и Туру, и проч.
"Значительная часть хороводных песен развивает тему БРАЧНЫХ ОТНОШЕНИЙ. Это одна из коренных тем. Свойства весеннего хоровода как БРАЧНОГО ИГРИЩА замечены давно", - писал и В. Аникин.
При этом, отмечает Б. Рыбаков, "нехристианская сущность русалий проявляется уже в первом упоминании их в летописи. Такое огромное общерусское несчастье, как нашествие половцев во главе с Шаруканом в 1068 году, расценивалось летописцем как проявление Божьего гнева, вызванного тем, что русские люди (во время засухи) отвернулись от нового христианского бога и обратились к старым богам своих дедов", - то есть Шарукан явился им наказанием за почитание русалок. Так что гатьским девам, как видим, действительно было за что "лелеять месть Шароканю". А поскольку последнего к тому времени уже не было в живых, то - Шаруканидам. Тем более, что благодаря одному из них, Кончаку, Игорь, а с ним и множество прекрасных русских молодцев ушли в весенние праздники к чужой реке, "насыпаша" на её дно "русского злата" - т.е. лишив их потенциальных женихов, увезших свои подарки чужеземным невестам...
Помимо всего этого, "готьскыя" могло обладать в качестве дополнительного смысла ещё и значением "господьскыя", в исполнении древнерусских книжников имевшее вид "гьскыя", где небрежно проставленный над словом титл (() мог быть вполне принят позднейшими переписчиками за писавшееся НАД СТРОКОЙ выносное "т". ГОСПОДЬСКИЕ ДЕВЫ - монашки, "невесты Господни" - тоже имели немалый повод растить в своем сердце месть половцам, по вине которых они лишились своих женихов и мужей и были вынуждены уйти из мирской жизни в "обители скорби".
Одно, во всяком случае, можно сказать твердо: как бы ни сомнительно выглядели все приведенные выше предположения, связь "Слова" с русальными мотивами, а через них и с брачными - очевидна. "Время бусово" - это весна; пора, когда заканчивается посевной цикл аграрных работ и начинаются так называемые "моления о дожде", а вместе с ними и массовые гуляния, гадания, прыгания через костры, ночные хороводы, образование любовных пар, СВАДЬБЫ...
И вдруг, вместо всего этого - нелепая и жестокая сеча, изрубленные русские молодцы, плен, неволя. Одним - смерть без могилы, другим - горькая участь рабов. Разве же тут не возжаждешь, чтобы все прокрутилось назад, как пленка в кинопроекторе, перенеся тебя из томительной половецкой неволи на далекие родные берега - к песням, к любимой, к простым жизненным радостям?
...А мы уже, дружина, жадни веселия!
Удивительная строчка. Мне она всегда казалась какой-то чужеродной, до кощунства неестественной на фоне того благородно-трагедийного пафоса, которым наполняли "Слово" его истолкователи. Получалось, что Автор чуть ли не рвался в пляс, стоя среди трупов своих товарищей... И только обнаружение рассыпанных по поэме отголосков свадебности сняло это неловкое ощущение, сделав понятной связующую роль этой фразы между "весельем" родных русалий и тем, ради которого русичи вышли в "незнаемое" поле. Ведь никто из них не собирался воевать, целью предприятия как раз и было свадебное веселье! (Ср. с укр. "весiлля" - свадьба. - Н.П.)
Но это-то и поставил в вину Черниговскому дому Святослав, понимавший русско-половецкую политику совсем иначе. "Рано еста начала Половецкую землю мечи цвелити, а себе славы искати," - не без ехидства начинает он свое "золотое" слово к русским князьям. Суть его упрека Игорю и Всеволоду становится понятной при рассмотрении глагола "клевить", "квелить" и употребленной в "Слове" его разновидности "цвелити", об использовании которого в связи с невестой в свадебном обряде писал Р. Манн. Мать, отмечал он, "кливит" невесту, когда кладет ей плат на голову и говорит, что ей пора выходить замуж. Именно такой свадебный контекст лежит в обращении Святослава к "сыновчям" Игорю и Всеволоду, выраженном при помощи глагола "цвелити": "Рано, мол, начали подгонять Половецкую землю к союзу, ища себе этим славы..." (Ср. также с укр. цивiльний - т.е. "гражданский", НЕ ВОЕННЫЙ. - Н.П.)
И сразу же вслед за этим, - уже зная, что Игорь потерпел предуготованное ему с помощью Рюрика Ростиславича и хана Гзака поражение, идет "подковырка" Святослава главе Черниговского дома Ярославу: "А уже не вижду власти сильнаго, и богатаго, и многовоя брата моего Ярослава", - и далее следует перечисление его воинства, в числе которого Н. Баскаковым определены следующий категории:
МОГУТЫ - от др.угуйск. maq - хвала, слава - т.е. величальщики;
ТАТРАНЫ - опытные советники, старейшины и одновременно - от глагола tatyr - снимать пробу, то есть в совокупности смыслов - распорядители пира, виночерпии и дегустаторы (здесь же, кстати сказать, в этом tatyr видится калька Всеволодова "буй tyr" или, как мы уже говорили, "бай tyr" свадебного тамады);
ШЕЛЬБИРЫ - это просто "подарки от свекра или свекрови";
РЕВУГЫ - плакальщицы, свадебные причитальщицы;
ОЛЬБЕРЫ - слуги.
Ну и вот он, его главный упрек, вырвавшийся в обращении к князю Всеволоду Юрьевичу: "Аже бы ты былъ, то была бы чага (рабыня) по ногате (одна из самых мелких денежных единиц Древней Руси), а кощей (раб) по резане (чуть дороже, но тоже очень дешево)."
Смысл высказывания предельно откровенен и, как бы ни упорствовали некоторые "Слово"-веды, за ним никак не видится фигуры "мудрого собирателя древнерусской земли". Уж скорее - какого-то предтечи наших сегодняшних "новых русских", готовых на все ради прибыли, или небезызвестного Фамусова - помните его сетования в адрес молодых?
Вот то-то, все мы гордецы!
Спросили бы, как делали отцы?
Учились бы, на старших глядя:
Мы, например, или покойник дядя,
Максим Петрович: он не то на серебре
На золоте едал!..
Интонации, как видим, довольно схожи, и это, как отметил Г. Карпунин, не случайно, ибо в отношении исканий Игоря, пишет он, "Русь уходящая произносит устами Святослава такую же сентенцию, что и Москва уходящая устами Фамусова в отношении исканий Чацкого. Фамусов смешон. Но не менее смешон в своем мнимом величии и Святослав, пытающийся повернуть вспять колесо истории."