ГЛАВА 16
Прошло несколько дней, а Шуракальская орда по-прежнему продолжала стоять под Тарусой. Несмотря на настояния Алимана, Бек Хаджи не торопился выступать на помощь Тохтамышу, В первые дни нашествия крымцам удалось захватить много пленников. Ежедневно невольничьи караваны отправлялись в долгий путь. Лесными тропами и проселочными дорогами до Тулы,— там начинался моравский шлях,— затем безлюдными степями Дикого поля татары гнали ясырь в Крым...
Велев никого не впускать в свой просторный шатер, Бек Хаджи полулежал на персидском ковре возле костра, разведенного тут же. Вчера ни с *чем возвратился мынбасы Мюрид, который во главе своей тысячи был послан ханом вдогонку за бежавшими с поля битвы урусутскими всадниками. Ему так и не удалось перехватить их — переправившись через Оку, они скрылись. А утром в шатер явился мынбасы Солиман и тоже ни с чем — его нукеры так и не догнали тарусскую княгиню, хотя тысяча, которой он командовал, состояла из самых отважных багатуров. Пока они рыскали по дорогам, княгиня глухими лесными и болотными тропками, где верхом, а где и пеши,— добралась до Рязани. Когда Беку Хаджи сказали об этом, он в гневе чуть было не отдал наказ выступить на коназа Олега, но, поразмыслив, одумался...
Возбужденный, разгневанный хан чувствовал, как неуемная ярость, закипая где-то в тайниках души, все больше охватывает его, готовая выплеснуться наружу. Он злился на своих незадачливых тысячников, на урусутов, на бека Алимана, даже на телохранителей, скрытых у входа в складках шатра, которые то и дело кашляли и сопели.
Мысли Бека Хаджи перенеслись к урусутской полонянке, и тотчас гнев его улетучился, непривычное волнение заставило сильнее забиться сердце.
Как она молода, стройна и пригожа! Как красивы ее распущенные длинные каштановые волосы! Как прекрасны карие глаза! И самое главное: она похожа на его мать... Настя!.. Сладко звучит это имя! Словно журчание ручейка, что протекает, неподалеку от его дома в родных горах!..
Бек Хаджи несколько раз повторил вслух:
Настя, Настя, Настя...
Да, ее имя так же прекрасно, как она сама. Когда Бек Хаджи возвратится в Крым, он возьмет ее себе в жены. Она будет его главной женой и родит ему сыновей, которые по праву унаследуют его власть, богатство и силу. От тех двух жен, которые у него есть, на свет появляются лишь девчонки; их уже четыре...
Она сразу привлекла его, эта урусутка. Ему даже стало жаль ее. Такого с ним еще не бывало. Наверно, потому, что он всегда представлял себе любимую женщину похожей на мать, но не встречал таких ни среди генуэзок, ни среди татарок, ни среди других...
Как она была хороша, когда евнух привел ее вчера в шатер, умащенную благовониями, в нарядных одеждах!
Бек Хаджи прикрыл глаза, вспоминая это... «Может быть, приказать, чтобы ее привели сюда снова?.. Нет. Лучше я сам пойду в урусутскую избу, где поместили Настю,— в шатре она жить не захотела...»
Хан взял из дорогой, черного дерева шкатулки, что лежала рядом на ковре, медное зеркало в золотой оправе. Взглянул на свое смуглое, с тонкими черными усиками лицо и самодовольно улыбнулся.
«И я тоже неплох! Настя должна меня полюбить!»
Если бы несколько дней назад кто-то осмелился ему сказать, что он будет прихорашиваться перед зеркалом, прежде чем войти в юрту к самой знатной и красивой женщине, Бек Хаджи приказал бы отрубить лгуну голову. И вот он волнуется, собираясь к простой урусутской полонянке, которую захватили его нукеры!..
«На все воля аллаха!» — подумал шуракальский хан и хотел уже крикнуть телохранителям, чтобы они сопровождали его, как вдруг в шатер вошел начальник стражи и, смиренно кланяясь, доложил:
У входа стоит бек Алиман и хочет видеть пресветлого хана.
Лицо Бека Хаджи скривилось от досады, сердито сверкнули темные глаза. В первое мгновение он решил не принимать Алимана, но тут же подумал, что опасно обострять и без того неприязненные отношения с посланцем Тохта- мыша. Тем более что Беку Хаджи еще утром донесли: ночью прибыл гонец из-под Москвы и посетил шатер бека Алимана. О чем они там шептались, хан не знал — его соглядатаям не удалось подслушать. Вспомнив об этом, шу-
ракалец велел впустить Алимана и с настороженным любопытством стал ждать его появления в шатре.
«Наверное, юнец прибыл с повелением спешить к Мушкаф, где великий хан сам не может управиться, и коротышка несет мне его повеление...» — предположил он.
Когда Алиман вошел, Бек Хаджи сидел на одной из больших, ярко расшитых подушек, украшавших огромный ковер. Едва кивнув в ответ на приветствие, хан небрежным жестов разрешил беку усесться на подушке рядом,
Ґ-— С чём ты пришёл, бек Алиман? — притворяясь удивленным, спросил он.
Ты своеволен и упрям, Бек Хаджи! Ты делаешь все только в угоду своим желаниям! — начал бек и продолжал, повышая голос: — Ты долго испытывал терпение великого Насира эд-Дина Махмута Тохтамыш-хана, но, кажется этому пришел конец!
Ты стал слишком много говорить, бек! —■ вскочив с подушки, воскликнул шуракалец.— Ты стал говорить так много, что я даже удивляюсь: как я терплю все это!
Я говорю устами наместника аллаха на земле, великого из великих — хана Тохтамыша! И говорю тебе, Бек Хаджи: ты — ослушник! Ты не привел вовремя свою орду в Мушкаф! Ты своевольно пошел путем, которым не велено идти, — пошел на Тарусу! Ты понапрасну погубил множество своих нукеров! Ты продолжаешь сидеть здесь и нежиться с полонянкой, когда там...-— он резко взмахнул тонкой рукой, обнажившейся из-под широкого рукава шелкового халата,— когда там решается судьба Кок-Орды и Ак-Орды!
Замолчи, бек Алиман, или я сейчас велю отрубить твою глупую голову! — в свою очередь закричал хан и выхватил из ножен саблю.
Но Алиман даже не пошевелился, его бесстрастное лицо растянулось в злой усмешке.
Ты заблуждаешься, Бек Хаджи! — тихо процедил он.— Ты думаешь, что до тебя не достанет карающая рука Сарая. Велик гнев хана Тохтамыша. Он не потерпит своевольства крымцев, как это было при прежних ханах. Я знаю, почему ты изгнал мудрого бека Тюркиша — он говорил тебе то же, что и я.
Бек Хаджи молча вложил саблю в ножны... «Неспроста этот коротышка позволяет себе так разговаривать со мною. Еще вчера бы он не решился, а сегодня перестал бояться моего гнева. Значит, гонец Тохтамыша передал ему тайный наказ и теперь уже надо опасаться мне. Одно мое лишнее слово может учинить вред, который потом не исправить. Значит, ссориться с ним нельзя, чтобы он не оговорил меня перед Тохтамышем...»
Все это мгновенно промелькнуло в его разгоряченном мозгу, но, чтобы не выдать своего смятения, Бек Хаджи резко произнес:
Говори, зачем ты пришел, бек Алиман! Говори, что тебе надо! Неспроста же ты появился в моем шатре.
Да, Бек Хаджи, я пришел к тебе неспроста. Я пришел к тебе не на сладкую беседу. Ты отважен и храбр, Бек Хаджи, но ты — гордец и себялюбец. Тебя ждет наказание, ибо ты ослушник. Ты всегда был надменен и груб со мной, по я не держу на тебя зла...
Говори же наконец, шайтан! — не сдержавшись, перебил его шуракальский хан.— Я — воин аллаха! Мне не страшны твои угрозы! Великий хан Тохтамыш знает, что я предан ему и готов сложить за него голову!
Тогда мне не о чем говорить с тобой, гордец! — вышел из себя Алиман. Он резко поднялся с ковра, расшитая мелким жемчугом и рубинами тюбетейка соскочила с бритой головы, но он даже не поднял ее — засеменил к выходу. Едва Алиман достиг полога шатра, послышался громкий окрик шуракальца:
Остановись, бек Алиман! Остановись!... Что передал тебе для меня гонец великого хана? Я знаю, что этой ночью ты принимал его в своем шатре. Говори, иначе ты не переступишь этого порога! Эй, стража!
Двое нукеров-телохранителей, одетых в панцири-куяки и круглые татарские шлемы, выступили из складок шатра и скрестили перед беком длинные копья.
Алиман усмехнулся: сопровождая Шуракальскую орду, он хорошо изучил нрав и повадки ее хана. И был уверен: тот не выпустит его, пока не услышит, зачем приезжал гонец великого хана... Впрочем, ничего особого Алиман и не мог рассказать Беку Хаджи. В послании Тохтамыша было лишь повеление беку, чтобы он заставил шуракальского хана вести свою орду к Москве. А заканчивалось оно угрозой, но не Беку Хаджи, а Алиману, если он за день- два не выполнит наказ, то будет казнен. Гонец поведал беку, что Мушкаф не сдается, ордынцы, штурмуя ее, несут большие потери, и Тохтамыш в гневе...