Радость захлестнула людей. Еще сегодня их держали в свином загоне, голодных, измученных свалившимися на них бедами. Большинство из них потеряли близких, видели, как горели их дома. Никто и не надеялся, что снова будет на свободе...
Зашумело веселье. Князь Владимир, не гордясь, уселся на почетном месте во главе огромного, наспех сколоченного из бревен стола. Следом разместились вперемешку дружинники и лесовики. Кто-то затянул удалую песню. Загудели дудки, застучали бубны, образовался круг.
Гордей поначалу все тревожился: не напали б ордынцы. Несколько раз вставал из-за стола, обходил сторожевых.
Го постепенно на душе становилось все веселее. Повернувшись к Владимиру, который сидел рядом, спросил с улыб-
Так что, княже, добре у нас получилось, а?
Тот, бросив на него исподлобья взгляд, лишь молча кивнул.
Но атаман будто не заметил неприязни в его глазах, придвинулся ближе, предложил:
Может, княже, и дальше будем вместе бить ордынцев? Я готов со своими молодцами хоть сейчас под твое начало стать. Будем людей русских из полона вызволять, не дадим ворогам житья!
Нет уж, сие для меня негоже: в лесах хорониться, с деревьев по-разбсйничьи нападать...— покачал головой Владимир, и в глазах его снова мелькнуло отчуждение.
Гордей вспыхнул, взгляд его зауглился, брови нахмурились, сказал с обидой:
Я, княже, не на промысел разбойный тебя зову! Зову биться за землю нашу!
Если уж биться с татарами, то в открытую, в чистом поле — потому к Волоку Дамскому и иду! — отрезал князь.
А нас что ж не кличешь?
Вас?..— удивился тот.— Чего ж мне звать вас? Вы — станица вольная, захотите прийти, найдете дорогу.
Атаман еще больше нахмурился, отвернулся от князя. Налил себе полный ковш белого меда, залпом опорожнил его... и встретился глазами с Марийкой. Она переоделась в синий шелковый сарафан и расстегайку, сидела возле отца неподалеку. Гордею стало жарко — не то от выпитого меда, не то от ее светло-синих глаз. А Марийка вдруг поднялась, бросила на него призывный взгляд и пустилась в пляс. И — о диво!.. Митрошка даже рот раскрыл: атаман пошел следом за ней!
ГЛАВА 20
К московским рубежам лесовики вышли поздним вечером у впадения реки Нары в Оку. Накануне в станице узнали о захвате ордынцами Москвы. Все были встревожены, молчаливы. За невидимой в темноте рекой чернела на противоположной стороне густая стена леса. С разными чувствами всматривались в нее люди: москвичи, серпухов- чане с надеждой, тарусцы, туляки с настороженностью. Для одних там были родимая земля, отчий дом, для других все это оставалось на берегу, который предстояло покинуть.
После ночного нападения на дворцовое село лесная станица совершила еще несколько налетов на ордынцев, отбивала пленников, уничтожала врагов. Глухие дебри и непроходимые болота всякий раз надежно укрывали смельчаков. Отряд рос, к нему присоединялись освобожденные из полона и.те, кому удалось спастись от ордынцев. С каждым днем на Тарусчине становилось все меньше татар. Повинуясь грозным наказам Тохтамыша, Шуракальская орда покидала земли разоренного княжества и направлялась к Москве. Станичники шли по пятам за крымцами, нападали на небольшие отряды и истребляли их...
На порубежъе с Московскими землями в лесном стане заволновались. Собирались толпами, возбужденно спорили, не зная, на что решиться. Часть станичников, в большинстве тарусцы и туляки, предлагали разойтись по глухим местам и выждать, пока ордынцы не уйдут в свои степи, остальные, их была добрая половина, хотели идти к Волоку Ламскому, чтобы соединиться с ратями князя Серпуховского. Федор и Василько, самые близкие сподвижники Гордея, полностью поддерживали последних, но атаман отмалчивался, внимательно прислушивался к разноречивым суждениям и толкам. Глядя на атамана, молчали и сотники — теперь в станице насчитывалось свыше тысячи человек.
Лишь далеко за полночь погасли костры, и на окском порубежъе стало тихо. Только Гордей никак не мог заснуть, ворочался с боку на бок,, думал, на что решиться. Понимал, что завтра многое будет зависеть от его слова. Завтра станичники либо разбредутся по Тарусчине и порубежным Московским землям, оставив ему в удел его прежний путь, либо... Но тогда он должен идти к Вожжу Ламскому, встретиться с князем Владимиром. А это не сулило Гордею ничего доброго — тот хорошо знал бывшего стремянного Ивана Вельяминова. Гордей не боялся за жизнь свою,— просто не мог превозмочь себя, не мог простить несправедливости, учиненной князьями земским московским людям.
С отроческих лет Гордейко, оставшись сиротой, жил и воспитывался при дворе Вельяминовых. В Москве, как и в других русских городах, жители разделялись на земцев и кияжчан. Первые звались москвичами, вторые дружинами (в зависимости от имени князя, правившего в Москве: Ивана дружина, Симеона дружина, Дмитрия дружина). Томские бояре, которых поддерживали богатые купцы, в отличие от княжеских бояр-дружинников, подчинялись тысяцкому — главе земщины. Из них назначались воеводы городской рати — ополчения москвичей. Многолетняя борьба за власть между дружиной великого князя и земщиной лихорадила Московское княжество. Тысяцкий, земские бояре, богатые купцы мечтали завести такие же порядки, как в Новгороде., где всем заправляли выборные из бояр и купцов. Гам издревле князь исполнял волю новгородской господы — боярского правительства во главе с посадником и архиепископом Непокорных и строптивых князей изгоняли. Московская земская верхушка шла на все, чтобы ослабить власть великого князя. Еще во время Ивана Красного, отца Дмитрия Донского, земские бояре во главе с тысяцким Алексеем Хвостом своими происками едва не погубили княжество Московское. Хвост заигрывал с Тверью и Литвой, настраивал ордынских послов против великого князя. Те доносили обо всем в Сарай. С большим трудом удалось тогда боярам Ивана расстроить союз недругов Москвы, а тысяцкого однажды нашли убитым неподалеку от своих хором. При тысяцком Вельяминове земщина, казалось, смирилась, но втихую по-прежнему готовилась при удобном случае захватить власть.
После смерти Вельяминова Дмитрий Иванович поведал люду московскому, что отныне упраздняет на Москве должность тысяцкого — главы земцев. Братья Василия Васильевича Николай и Тимофей смирились и перешли на службу к великому князю, а сын Иван бежал в Тверь. Оттуда он вместе с Некоматом - сурожанином по поручению великого князя тверского направился в Сарай. Возвратились они в Тверь с ханским ярлыком для Михаила Александровича владеть велим княжеством Владимирским, вот уже свыше сорока лет принадлежавшим Москве...
Гордей — к тому времени уже стремянный Ивана Вельяминова — воспринимал все эти козни, направленные на подрыв власти Дмитрия Ивановича и ослабление Москвы, лишь как справедливую борьбу земщины за старинные права и вольности москвичей и рьяно поддерживал все, что делал его господин.
Спустя несколько лет Ивана Васильевича и Некомата поймали в Серпухове, куда они тайком пробрались из Твери, били кнутами, а когда сурожанин сознался, что ими было задумано отравить великого князя и его близких, обоих повезли в Москву.
Гордею удалось ускользнуть от княжеских дружинников. Облачившись в монашескую рясу, он последовал за своим господином, надеясь хоть чем-нибудь помочь ему в Москве. Гордей обошел многих земских бояр и купцов из ближнего окружения покойного тысяцкого и его сына.
Одних он просил заступиться за Ивана Васильевича, другим предлагал смелые планы освобождения его из темницы. Но рисковать никто не хотел...
С той поры бывший стремянный Вельяминова люто возненавидел великих людей, и чувство это затмевало остальные.
В день казни Гордей стоял в толпе. Не выдержав, бросился сквозь строй дружинников к помосту. Федор не ;шал, кого он отпускает, просто пожалел незадачливого монаха. Гордей не стал больше искушать судьбу и в тот же день ушел из Москвы. После недолгих скитаний по лесам бывший стремянный присоединился к разбойной ватаге и вскоре стал ее главарем...