Во дворе у Никитки было многолюдно и заполошно. Тиун верейского воеводы с двумя холопами сводили за неуплату оброка коровенку и козу — последнее, что еще оставалось. Жена Никитки, худая, болезненная баба, вцепившись руками в мужа, с трудом удерживала его, порывавшегося броситься к лихоимцам. Галька, босая, в одной рубахе, стояла у раскрытых настежь ворот и, широко расставив руки, загораживала выход. Дюжий холоп, ухмыляясь, приподнял ее одной рукой, хотел облапить. Она стала вырываться, но он держал крепко, пока девушка не укусила его в щеку. Холоп рассвирепел, отшвырнул ее в сторону: она упала навзничь в снег, зарыдала. Никиткины малыши, жавшиеся к материнскому подолу, разревелись еще громче. Холоп, мазнув ладонью по лицу, увидел кровь и вовсе взбеленился. Подскочил к Гальке, схватил ее за ворот рубахи, замахнулся кулаком. Но Федорец успел раньше, оттолкнул его, загородил девушку. Тот с маху ударил парня и в следующий миг, словно подкошенный, повалился к его ногам. Подбежали тиун и второй холоп, навалились на Федорца, но он, словно играючи, стряхнул обоих со своих плеч, схватил оглоблю и .пошел на лихоимцев. Выкрикивая черную брань и угрозы, те пустились наутек со двора...
Федор все ворочался с боку на бок, сон не шел к нему... «К душегубцам попал, надо ж такое!..— снова перенеслись его мысли к разбойникам.— Что они за люди? Пахать, ремесленничать не хотят, ратниками тоже не станут. Им бы только разбойный промысел вести: грабить да убивать. Ежели уйти удастся, поведаю коломенскому воеводе про логово ихнее...— И тут же засомневался: — Нет, так, верно, негоже. Коли бы не они, утоп бы в болоте. А ватажок ихний, видать, не узнал меня... Надо уходить борзо, может, еще успею упредить в остроге про набег ордынский— решил он, засыпая.
Федору приснилось, что он уже в Коломне и стоит перед самой большой в городе соборной церковью с тремя серебрящимися куполами. Выстроенная из тесаного камня и приподнятая на высоту, она казалась висячей. К трем дверям, обрамленным колоннами, вели отдельные лестницы. Поднявшись по одной из них, Федор вошел вовнутрь. Под высоким куполом блистал заниженными свечами огромный хорос. Слышалось печальное пение, вздохи, но в церкви никого не было. Федор попятился к выходу, но дверь оказалась запертой. Вторая, третья — тоже... В тревоге заметался он между ними, потом стремглав поднялся по внутренней Лестнице наверх и выскочил на колокольню. Перед его глазами раскинулась вся Коломна. Тихий, безлюдный город. Нигде не видно ни души, не стелется дым над домами и избами. И вдруг... Открываются разом крепостные ворота, и на коломенские улицы въезжают конные ордынцы. Ровными рядами, сотня за сотней, тысяча за тысячей, и нет им конца. Едут молча, словно привидения — ни голосов, ни топота копыт, ни ржания коней не слыхать...
ГЛАВА 6
Уже много дней хан Бек Хаджи вел из Крыма IIIуракальскую орду. Давно было пора, как велел гонец Тохтамыша, свернуть на другую дорогу в обход Рязанских земель, но крымцы опаздывали — слишком долго хан и его тысячники собирали своих людей-харачу, пасших бессчетные отары овец в горах и табуны лошадей в долинах. Правитель Крыма Кутлуг-бек, не дождавшись шуракальцев у Перекопа, ушел вперед с главными силами крымских татар. Он спешил на помощь Насиру эд-Дину Махмуту Тохтамыш-хану, усевшемуся на престоле в Сарае — стольном городе Золотой Орды. После разгрома полчищ Мамая на Куликовом поле остатки их бежали, надеясь укрыться в Крыму. Но неподалеку от полуострова их настигли орды
и на Тохтамыша, ставленника владыки Самарканда Тимура Железного хромца. Мамай был окончательно побежден ,его воины-нукеры либо погибли, либо перешли на сторону победителя. С кучкой своих приближенных добрался он до Крыма, но вскоре был там убит.
Став ханом Золотой Орды, Тохтамыш разослал во все русские княжества гонцов с вестью об этом и потребовал выплаты дани, которую ордынцы взимали с Руси со времен
Батыя. Дмитрий Донской с почетом принял ханских послов, передал богатые подарки для Тохтамыша, но платить дань отказался. Летом 1382 года объединенное воинство Золотой и Синей Орды тайно подошло к Волге возле Булгар и, захватив купеческие суда, переправилось через реку на правый берег. Великий князь рязанский Олег послал навстречу Тохтамышу своих бояр, которые вывели татар к Оке и показали броды. Ордынские полчища хлынули на Московские земли...
Узнав о нашествии, Дмитрий Донской созвал на думу союзных удельных князей, часть из которых находилась в Москве в это время, митрополита Киприана, воевод и ближних бояр. Великий князь предложил выступить против Тохтамыша, но большинство его не поддержало. Спорили долго, к согласию, однако, так и не пришли. Одни советовали Дмитрию Ивановичу сесть в осаду и защищать стольный град, другие — отьехать на север, в Кострому или даже в Галич, и там собирать полки. Лишь брат его, Владимир Андреевич Серпуховский, и несколько удельных князей готовы были идти на врага. Тогда Донской, оставил в Москве осадным воеводой великого боярина Федора Свибла и митрополита, которые должны были возглавить оборону, вместе с Серпуховским и ближними людьми уехал в Переяславль-Залесский. Спустя несколько дней, ослушавшись наказа, город покинули осадный воевода и Киприан, следом за ними бояре. Тогда в Москве начался бунт. Ремесленники, торговцы, крестьяне из окрестных сел и деревень собрались в Кремль на вече. Было решено иикого не выпускать из города и защищать его, пока не подоспеет великий князь Дмитрий Иванович с полками...
У Перекопа бек Алиман, хищно выставив острый лисий подбородок и свирепо щуря и без того узкие щелки
близоруких зеленых глаз, е гневом вручил Беку Хаджи пространное послание правителя Крыма Кутлуг-бека. Оно было заполнено угрозами, но шуракальского хана это ничуть не встревожило. Любимец Тохтамыша, пожалованный тарханной грамотой [5]за взятие неприступной крымской крепости Кыр-Кор, в которой засели сторонники Мамая, он не боялся гнева Кутлуг-бека. Предводитель горцев был худощав, росл, с очень смуглым тонким лицом. Этому никто не удивлялся: его мать — генуэзка из Сурожа. Унаследовав отвагу и свирепость от отца, Бек Хаджи перенял долю веселого нрава матери. Раскачиваясь в седле, тридцатилетний хан не слушал брюзжания Алимана, ехавшего рядом, и пел нехитрую песню:
Тула не Рязан, Тарус не Рязан... Ясырь надо...
Алиман, посланный Тохтамышем к Кутлуг-беку, чтобы ускорить выступление крымских татар на Москву, злился, требовал повернуть на Новосиль и Мценск, через которые по наказу великого хана должны были идти ордынские полчища.
Главное: Москва и князь Дмитрий! — убеждая шуракальца, горячился он.— Ясырь потом! Нельзя допустить, чтобы правоверные гибли от рук других урусутских князей. Не то, храни нас аллах, может случиться такое, как с Мамаем. Великий Иасир эд-Дин Махмут Тохтамышхан не пожалует Бека Хаджи за ослушание...
На следующий день после того, как ордынские тумены переправились через Волгу, Тохтамыш велел привести к нему в ханский шатер бека Алимана. Великий хан восседал на походном троне, щуря желтые, словно у кота, глаза. Когда по его знаку Алиман приблизился, он тихим, казалось, бесстрастным голосом сказал:
Мне стало известно, что в Крыму неспокойно, что там забыли о покорности. Кутлуг-бек не может управиться со своими ханами — этими гиенами, которые мечтают отделиться от Сарая. Несмотря на наши наказы, крымцы еще не выступили. Они не торопятся...— И, подняв жилистую руку с растопыренными пальцами, на каждом из которых блестели драгоценные камни, добавил: — Но пусть не думают, что ослушников минует кара аллаха! — Тохтамыш грозно сжал руку в кулак.— Ты должен напомнить им об этом. Ты должен сделать так, чтобы ни одного нукера не осталось в Крыму, чтобы все выступили на Москву! Если мое повеление будет исполнено, тебя ждет большая награда. Но если...-- Великий хан замолк на полуслове и, прикрыв глаза, дал знать Алиману, что тот может удалиться.
Бек пал ниц перед сагеб-керемом — владыкой мира, как уже называли Тохтамыша придворные льстецы, и пятясь покинул ханский шатер. Взяв с собой охрану из нескольких воинов, Алиман в тот же день поскакал в Крым...