Против Александра, около самого костра, воевода Чука. Он держит над жаром намокшие рукавицы и так поглощен своим делом, словно не слышит ничего и не видит вокруг. Отблески пламени отсвечивают на кольцах его кольчуги. Вот он повернул лицо. Взгляд его встретился со взглядом князя. И хотя Чука не промолвил ни слова, Александр понял, чего хочет от него воевода.
— Стоять в челе тебе, брате, — громко и неожиданно для всех произнес Александр. Услышав это, князь Андрей вздрогнул; густая краска смущения и радости залила его лицо. — Тебе и воеводам Кербету и Чуке, — добавил Александр. — Вам и начинать бой.
Чука не шелохнулся. Спокойствие его как бы выражало, что он заранее знал слово князя. По храбрости и умельству пешего боя мало супротивников суздальцам, кому же и ныне, как не им, начинать битву и принять на себя первые копья железного рыцарского полка. Князь Андрей вскочил, шагнул было к брату, словно хотел обнять его, но сдержался.
— Спасибо тебе, брате! — только и смог вымолвить он, поняв, что, отпуская его в чело, Александр простил ему хвастливые пьяные речи, которые наговорил молодой князь на пиру в Пскове.
— Стойки в пешем бою суздальские полки, — как бы объясняя причину решения своего поставить в чело суздальцев, сказал Александр. — Стойки и мужественны, — добавил он. — И о том ведаю: переступив Узмень, рассечет чело лыцарская железная свинья. Пусть все будет так, как желают лыцари, к чему привыкли они, побеждая в битвах. Пусть и ныне, начиная бой, верят они в победу над нами, как верили в нее после битвы на Лутсне с переяславцами. Поможем их вере, и в том будет хитрость наша. Разорвав чело, лыцари не повернут коней, не навалятся всею силою направо и налево, как умеют и как задумано ими. Спутается клин свиньи, потеряет голову, очутясь среди возов и древесищ, приготовленных нами позади чела. Лыцарским коням впору будет коим ноги ломать, коим, прорвавшись сквозь возы и древесища, ломать шеи и себе и всадникам, валясь в овраг. Полкам суздальским стать перед боем так, чтобы лишь малое число воинов находилось в темени чела. Пусть не задерживаются и сильнее горячат коней лыцари. Замешкается в возах и древесищах голова свиньи — тогда суздальцам всею силою, справа и слева, начать бой. Багор сбросит лыцаря с коня, а с поверженными, чтоб не портить лат, добро управляться засапожниками.
— Будем биться, княже, как умеем, — отозвался Чука. — Пешцы наши бывали в битвах с конным войском. Сядем на голову свинье.
— Пусть изведают меченосцы силу оружия нашего, — дополняя то, что сказал Чука, промолвил Александр. — Но не чело, други, решит исход битвы, а полки правой и левой руки и засадный. Там окажи свое мужество, Сила! — Александр улыбнулся в сторону Тулубьева. — И ты, Спиридонович!
Полку воеводы Тулубьева и карелам князя Тойво Александр велел быть правой рукой, полку Василия Спиридоновича и псковичам Ивана Колотиловича — левой. Воеводе Тулубьеву велел стать в укрытиях на мысу у Чудского озера, Спиридоновичу — в борах на Узмени. Дружине и секирникам указал стоять в засаде, за мысом, на льду Чудского озера, в стороне Вороньего Камня.
— Закроем все пути меченосцам, — указав, что делать воеводам, заключил Александр решение свое к бою. — Будем биться так, чтобы не уйти лыцарям ни в боры, ни к своему берегу, иссечем войско их, некому было б нести весть о побоище в Юрьев, то бишь в Дерпт по-ихнему. Тому лишь пощада наша, кто сложит оружие, примет плен. Тяжкий день предстоит, пусть отдыхают воины, но сторожи держите крепко, зорко смотрели бы они вперед, чтоб не врасплох встречать меченосцев, не им бы будить нас.
Глава 30
Ночь перед битвой
Ночью в войске никто не спал. Мутные облака сыпали редкий, по-весеннему ленивый и, казалось, теплый снег. Далеко впереди, на льду Узмени, конные сторожи. Они наблюдают за вражеским берегом и за тем, не прошел бы кто через Узмень непрошеный.
На открытой равнине, впереди твердей и за твердями, горят костры, но в борах, где расположились в укрытиях полки правой и левой руки, нет огней. Издали кажется, что тут, на равнине, собралось все русское войско.
У тлеющей колоды, на охапке еловых лап, брошенной на снег, отдыхал Ивашко. Не отрывая глаз смотрел он на бегающие огоньки. Вот раздался легкий треск. Из щелки, будто просеченной острым ножом на тлеющей поверхности колоды, вырвался язычок яркого пламени, а рядом зашипела обуглившаяся древесина, потемнела, и вместо пламени со свистом, точно из надутого сухого бычьего пузыря, когда проколешь его, показался белый рожок дыма. Тревожные проносились мысли в голове витязя. Вспомнилось прошлое — чистое приволье Лач-озера, страшная боярская клеть, Олёнушка… В эту ночь, перед битвой, как-то особенно горько было сознавать, что не нашел ее; даже вести о ней не услышал. А искал он всюду. И на пути, когда шли походом к Пскову, и зимою, на Пскове. Побывал он в Запсковье, на Полонище; ходил на Мирожу, в Медведев монастырь; искал на Крому, в Застенье… Казалось, не погибла она, близко где-то.