Промелькнул в памяти образ Васены, но лицо ее, как всегда, когда бы ни думал о ней, покрывалось туманом и уходило все дальше, дальше… Поздно, ах как поздно понял Ивашко, кто люб ему! Ведь казалось, нет никого лучше и краше Васены, в думах о ней искал счастье, и вдруг Олёнушка… Стройная, как елочка на подлесье, с темными вьющимися волосами, черными глазами, скрытыми под длинными густыми ресницами, какой знал он ее на займище, взяла себе его думы.
— Что не весел, витязь, опустил буйную? Зову тебя — не дозовусь.
От неожиданности Ивашко вздрогнул. Рядом Спиридонович. Редко видел Ивашко его на походе.
— Старое вспомнилось, Василий Спиридонович, — сказал.
— О матушке родной аль о красной девице?
— Матушки нет у меня… Ни матушки, ни родителя. Мал был, когда сиротою остался, не помню.
— Вутре битва, не по времени тревогою жить, — промолвил Спиридонович. И не понять: утешает он или укоряет Ивашку.
— Не страшусь битвы, — тихо, словно про себя, сказал Ивашко. — Вспоминается, что случилось на займище… На Шелони… Не легко и знать о том, Василий Спиридонович.
— А ты не сдавайся, не снимай шапку тоске, — сказал Спиридонович. — Вернемся в Новгород — поглядим… Авось найдем, что желаешь.
— Не найти, — помолчав, вздохнул Ивашко. — Знаю о том — не найти, а вот чудится — жива Олёнушка. Смелая она, Василий Спиридонович. Ночь ли, непогода ли, зверь ли лесной — ничего не страшится. Нет лучника, который сравнился бы с ней в стрелецком умельстве; легче и хитрее ее в бору никто не подойдет к красному зверю…
Ивашко умолк. Показалось, не слушает его Спиридонович: смотрит он в сторону и улыбается чуть.
— Не слушаешь ты, Василий Спиридонович, — сказал Ивашко. — Свои у тебя думы.
— Да. Есть у меня дума, Ивашко. Ждет меня в Новгороде жена молодая. Недолго жил с нею, а счастье узнал великое… Но, слушая тебя, не о себе думал. Метко стрелу пускает Олёнушка, молвил ты, а так ли метко, чтоб поспорить с искусными умельцами?
— Поспорила бы, — ответил Ивашко, не понимая, почто спрашивает о том воевода.
— Росла она на займище, в борах?
— Да.
— Не мастер я загадки загадывать, Ивашко, — продолжал Спиридонович. — Было бы в Новгороде да случись на пути Омоско-кровопуск, хитрую загадал бы. Перед масленицей, на рубеже, поспорили новгородцы с карелами: кто метче стрелу стрелит? Была потеха стрелецкая. Побил всех в стрелецком умельстве князь Тойво: три его стрелы перстеньком пали в «вороний глаз». После Тойво выбежал молодой новгородец, Володшиной сотни. Три стрелы в сердечко Тойвина перстенька стрелил…
— Хорош стрелец, — похвалил Ивашко.
— Так-то! Знать, не складна сказка.
— Складна, да к чему она?
— К тому, что юн отрок. Ни бороды у него, ни усов. Сиротой сказался, а зовут его Олёнком.
Ивашко вскочил, толкнул впопыхах ногою колоду. Пламя вспыхнуло ярче.
— Олёнком, — повторил он шепотом. — Правду ли ты молвил?
— То молвил, что слышал из уст отрока.
Внезапная догадка и поразила и испугала Ивашку. Олёнушка… Неужто и впрямь, как на займище: она рядом где-то, знает и видит все, а сама не сказалась.
— Юн отрок, — между тем продолжал свой рассказ Спиридонович, — не в походе быть бы ему, а сидеть дома, за спиной у родителя. Нынче Володшина сотня в сторожах на Узмени, а коли привела судьба — встретишься.
Александр не велел ставить шатер; коротка ночь, сон не ложится на веки. Отпустив воевод, он остался один у костра. Вокруг, на снегу, темнеют густо набросанные ветки ельника. Те, что лежат ближе к огню, оттаяли, пахнут прелой хвоей и смолью. Мука, дольше других воевод задержавшийся у костра, был неразговорчив; с полуночи и он ушел на стан суздальских ратников. Брат Андрей тоже коротает ночь со своими воинами.
На душе Александра тревожно. Ночь и бор скрывают стан войска. Утром меченосцы перейдут на русский берег и начнут битву. Александр не думал сейчас ни о поражении, ни о жестокости предстоящей сечи. Он давно готовился к битве с железными рыцарями, и теперь час этой битвы приближался.
Меченосцы — суровые воины; если что и можно поставить в вину им, так это заносчивость их и самонадеянность. Они жестоки и непримиримы. Воинское искусство свое ставят так высоко, словно ни в западных, ни в иных землях нет ему равного.