Перед вечером уже, на третий день пути из Владимира, переправились через Учу и вскоре достигли Верхней Клязьмы. Александр остановил поезд, велел зажигать костры. Вокруг — ни погоста, ни займища, лишь зеленеют пустотравьем небольшие печища на горке.
От Клязьмы до Москвы — пути один переход. Чтобы появление княжего поезда не застало Чуку врасплох и не испугало жителей, Александр велел Ивашке, ближнему дружиннику своему, ехать вперед.
— Утром будешь на Москве, — сказал. — Оповести Чуку, что следом за тобой приду поездом.
Ивашко выехал в сумерках. Моросил мелкий липкий дождь. На пути то и дело встречались полные водою мутные озерки и лывины. Дорога шла бором. Во тьме конь спотыкался о корневища, — Ивашко не понукал его. На рассвете увидел Яузу.
Переправляться пришлось вброд. Мост, когда-то перекинутый через реку, сожжен. На месте его торчат из воды обгорелые сваи. За Яузой снова начался бор. Чем ближе Ивашко подъезжал к городу, тем зорче осматривался вокруг. Место глухое — и зверь набежит и воровская чадь позарится на коня.
Бор окончился неожиданно. Ивашко только что перебрался через неглубокий овражек и поднялся по косогору на холм, как за поворотом открылась широкая, светлая поляна. Она обжита. Клочьями желтеет жнивье убранных пашен. Впереди, у самой дороги, займище.
Новые срубы займища обнесены тыном. Не успел Ивашко поравняться с хороминой, из ворот навстречу ему выбежал житель. Он без колпака, синий из посконной крашенины зипун неуклюже сидел на его широких плечах.
— Жалуй на перепутье, витязь! — позвал он Ивашку. — На заезжем у меня и тебе и коню есть место. Сбитню ли горячего, меду ли цеженого — только спроси. Отдохнешь и одёжу обсушишь.
Ивашко остановил коня.
— Велик ли остался конец до Москвы? — спросил.
— Не велик, — ответил займищанин. — Поляна эта, — он обвел рукою вокруг, — Кучково поле, а как минешь вон тот лесишко, — показал рукою на островок осинника впереди, пылавший осенним багряным пламенем, — за ним и Москва.
— Верста будет?
— Может, верста, может, и боле… Повели ввести коня.
У Ивашки с вечера не было ничего во рту; не прочь бы он обжечь губы горячей похлебкой, запить сбитнем… С сожалением взглянул на ворота заезжего, сказал:
— Рад бы, житель, к тебе, да гостить некогда. Приведется в другой раз быть — не гони.
Отказ изумил займищанина. Измок и продрог молодец на дожде, а не сошел с коня.
— Издалека ли путь на Москву держишь? — полюбопытствовал.
— Из стольного Владимира.
— Прямой к нам из Владимира путь… Людно ли нынче на Владимире, что на пути видно?
— Велик Владимир, шумно и людно там — на торгу ли, в городе ли. И на пути часты стали погосты и займища; огнища жгут люди, землю пашут… Старые-то печища, что остались от глумления ордынского, зарастают ино репьем, ино лесом.
— Пашут землю, так и хлеб будет, — решил займищанин. — И Москву палила Орда, не жительство — пустыри остались. Кто ушел на Синичку аль на Яузу, тот и жив. А теперь-то взгляни: город срублен, изоб много и торг есть… А ты, витязь, не с княжей ли грамотой из Владимира идешь к нашему воеводе?
— Не с грамотой, а со словом князя новгородского Александра Ярославича… Будет он нынче поездом на Москве.
— Князь Александр… близко? — не то удивился, не то испугался займищанин; сказав, он посмотрел на бор, где терялась в чаще дорога на Владимир.
— Ввечеру поезд был на Клязьме. Идет князь к себе, в Новгород, а на Москву поглядит на перепутье.
Ивашко подобрал поводья и тронул коня.
— Остановись, витязь, послушай! — займищанин придержал коня под уздцы. — Путь к Москве близок, а намаешься не знаючи. В том осиннике, — показал вперед на дорогу, — озерцо топкое. Время — не лето, дожди, прямо не пройдешь. Ты спустись ниже, на подгорье, на займище мое. В низине Моховое болото и река… Неглинка. Туда не ходи. По подгорью, возле болота, есть тропочка. Пойдешь по ней и как увидишь на перекрестной дороге мост через Неглинку и кузни по взгорью — ты мимо них; пересеки дорогу и по пустырям поднимись в гору. Там будет тебе сосенничек, а за ним — улица и торг. Минуешь торг, тут и есть новый Кремник.
Ивашко послушался совета. Опустясь за займище, к заросшему ивняжником и тощими лесинками болоту, он разыскал тропу. Вьется она вдоль берега среди обгорелых пней и гривок разнолесья. Должно быть, по подгорью когда-то выжигали огнища; гарь их теперь покрылась молодыми зарослями березняков, ольшаника, осины. Среди них, словно вехи, темнеют редкие сосны и елочки. На полянках, около кустов, поймища Иванова цвета, рыжего быльника, крапивы, малинников. Направо, по обережью Неглинки, гривы черного ольшаника, внизу — колючий можжевельник, ива. Сквозь стену ольшаника просвечиваются плеса реки.