И я ответил: «Господь да храпит Мангу-хана и да пошлёт ему хорошую и долгую жизнь! Мы нашли здесь такого монаха, о котором думаем, что он человек святой и что он прибыл в эти страны по воле Божией. Поэтому, так как и мы монахи, мы охотно пребывали бы вместе с ним и произносили бы вместе наши молитвы о сохранении жизни хана». Тогда он молча удалился. И мы пошли к своему большому дому, который нашли холодным и без топлива[160]; мы всё ещё были натощак, а наступила уже ночь. Тогда тот, кому мы были препоручены, позаботился доставить нам топлива и небольшое количество нищи. Наш проводник вернулся к Бату, но предварительно потребовал у нас дорожку или ковёр, который мы оставили по его распоряжению при дворе Бату. Мы согласились, и он удалился с миром, попросив у нас пожать правую руку и высказав, что был виноват пред нами. Именно он допускал, чтобы мы терпели на пути голод и жажду. Мы простили его, причём равным образом попросили извинения у него и у всего его семейства на тот случай, если показали им какой-нибудь дурной пример.
Монгольская столица — Каракорум — в середине XIII века представляла собой удивительное явление. В то время как монголы в походе, не исключая и великого хана, почти всё время проводили в юртах, водружённых на скрипучие повозки, неторопливо двигавшиеся по бескрайним степям, в городе трудились лучшие мастера Европы и Азии. Кого только не было на пыльных улочках Каракорума!
«Нас нашла одна женщина из Метца в Лотарингии по имени Пакетта, взятая в плен в Венгрии, — рассказывает Рубрук. — Она устроила нам, как умела, хорошее угощение. Пакетта принадлежала ко двору той госпожи, которая была христианкой и о которой я сказал выше. Эта женщина рассказала нам про неслыханные лишения, которые вынесла раньше, чем попасть ко двору. Но теперь она жила вполне хорошо. У ней был молодой муж, русский, от которого у неё было трое маленьких мальчиков, очень красивых. Муж её умел строить дома[161], что считается у них выгодным занятием. Сверх того она рассказала нам, что в Каракаруме живёт золотых дел мастер родом из Парижа, по имени Вильгельм. Фамилия его Бушье, а имя отца его Лоран Бушье. И она ещё думает, что на Большом Мосту у него есть брат по имени Роже Бушье. Говорила она мне также, что у этого Вильгельма живёт один юноша, которого он вырастил и считает за сына, и этот последний слывёт отличным переводчиком. Но Мангу-хан дал названному мастеру триста яскотов, то есть три тысячи марок, и пятьдесят работников для создания какого-то произведения. И потому эта женщина боялась, что Вильгельм не может прислать ко мне своего сына...»
Среди пленных ремесленников, работавших в монгольских городах, было много русских мастеров. Об одном из них пишет Плано Карпини:
Монгол с лошадью. Персидский рисунок с китайского оригинала XIII века.
«Мы пробыли благополучно месяц среди такого голода и жажды, что едва могли жить, так как продовольствия, выдаваемого на четверых, едва хватало одному, и мы не могли ничего найти купить, так как рынок был очень далеко. И если бы Господь не предуготовал нам некоего русского по имени Коему, бывшего золотых дел мастером у императора и очень им любимого, который оказал нам кой в чём поддержку, мы, как полагаем, умерли бы, если бы Господь не оказал нам помощь через кого-нибудь другого. Косма показал нам и трон императора, который сделан был им раньше, чем тот воссел на престоле, и печать его, изготовленную им, а также разъяснил нам надпись на этой печати».
160
Употребление монголами в качестве топлива сухого навоза (аргала) отмечали все чужеземцы, посещавшие Орду. В этом обычае, как и во многих других, на первый взгляд странных традициях монголов, была своя, проверенная веками целесообразность. «Монголы, — писал Н. Я. Бичурин, — и в лесистых местах не употребляют дров для согревания юрт, потому что искры и угольки, отскакивающие от головней, могут портить войлоки и производить пожары, а от горящего аргала не бывает искр» (Иакинф [Бичурин Н. Я.]. Записки о Монголии. Т. 1. Спб., 1828, с. 172).
161
...