Другие — Андрей Суздальский, Ярослав Тверской — готовы были рисковать всем ради призрака былой независимости, ради ничтожно малой, но такой заманчивой надежды на немедленное освобождение. Их было немного. Они гибли и в падении своём увлекали в пропасть тысячи людей.
Но нашлись среди русских князей того трагического века и такие, кто бесстрашно и непоколебимо встречал удары судьбы. Даниил Галицкий и его брат Василько — на юге, Александр Невский — на севере устояли в эпоху испытаний. За ними шли, им подчинялись даже и тогда, когда по приказу монголов Василько разрушал стены собственных крепостей, а Александр сопровождал татарских «численников» по улицам русских городов.
И всё же Александру было тяжелее, чем Даниилу. Не было рядом свободных, сильных государств, от которых могла наконец прийти помощь, не было каменных замков, неприступных для монголов, не было даже брата-единомышленника, на которого можно было во всём положиться. Была только «светло светлая и украсно украшенная» земля Русская, которая и давала силы в минуты отчаяния.
Но словам английского историка Карлейля, «мужество, геройство — это прежде всего способность делать». Этой способностью Александр Невский был наделён сполна.
Словно желая ещё и ещё раз испытать Александра, судьба то гнала его за Урал, туда, где люди терялись как песчинки в пустыне, то бросала в литовские и чудские болота. Но повсюду, на берегах Невы и Керулена, он «честно и грозно», как заповедано было дедами и прадедами, делал своё княжеское дело: отстаивал интересы своей земли, своего народа.
Александр Невский умел быть одновременно грозным и покорным, отчаянно храбрым и бесконечно смиренным, грозно хмурился на запад и учтиво улыбался на восток.
Ужо современники удивлялись сложному, противоречивому характеру князя, подчас даже упрекали его в сердцах за то, что он «татар паче меры возлюбил».
Русские летописцы, изображая людей, следовали тем правилам, которые академик Д. С. Лихачёв назвал «литературным этикетом». Они рисовали человека не таким, каким он был в жизни, а таким, каким должен был быть согласно его общественному положению и принятым нормам поведения. Всё личное, индивидуальное, по мнению летописца, не заслуживало особого внимания. Александр Невский в летописях получился бледным и схематичным. Мы не знаем, как он выглядел и как держался, что говорил и что таил на дне души.
Летописи сохранили лишь самые общие черты биографии Александра. Он родился в 1220 году в семье князя Ярослава Всеволодовича, четвёртого из восьми сыновей знаменитого Всеволода Большое Гнездо. Отец с детских лет готовил Александра к новгородскому княжению. Это была сложная и для многих непосильная роль. Положение князя в новгородской республике было двойственным. Воюя, он пользовался всей полнотой власти. В мирное же время новгородцы ревниво следили за тем, чтобы князь ни в чём не посягнул на традиционные новгородские вольности. Малейшая неловкость князя обычно приводила к его изгнанию. Редко кому из князей удавалось подолгу занимать новгородский «стол». Для этого требовалась не только отменная воинская доблесть, но и осмотрительность, умение предвидеть и предупреждать удары враждебных боярских группировок.
Александр вырос среди буйной и своевольной новгородской толпы. Ему доводилось слышать от новгородцев и крики приветствий, и горькие слова: «Поиди, княже, прочь: ты нам еси не надобен». Новгородская «школа» очень много дала Александру. Она развила его природный ум, воспитала в нём тонкого политика и дипломата.
За долгие годы жизни в Новгороде Александр сроднился с этими суровыми и непокорными людьми. На новгородской земле, в Торопце, он в 1239 году сыграл свадьбу с дочерью полоцкого князя Александрой. С новгородцами пережил он страшную зиму 1237/3S года, когда татарские полчища остановились всего за сто вёрст от Волхова. С ними же «изгоном», смелой атакой опрокинул шведов на Неве и получил за эту блестящую победу почётное прозвище «Невский». Два года спустя во главе новгородских полков он гнал немцев по чудскому льду.
Встреченный с триумфом по всей новгородской земле после Ледового побоища, он вскоре пошёл с новгородцами на осмелевших литовских князей и нагнал на них такой страх, что они, по выражению летописи, «имени его стали блюстися».