Граф С. Пален и граф Григорий Ламсдорф служили переводчиками в штабе генерала ф. Шенкендорфа и в числе других офицеров сопровождали генерала в Осинторф. Приехав же туда, они упросили генерала оставить их в РННА, на что генерал не сразу согласился, но потом все-таки уступил их нам.
Летние месяцы проходили в ожидании лучших перемен, но их не было. Иванов все еще был в Берлине, очередного кандидата на возглавление всего начинания на горизонте не видно было, а отношения между мною и Хотцелем становились невыносимыми. Мы не терпели друг друга, но на людях, конечно, старались этого не показывать. Как-то Хотцель приехал к нам и, не заезжая в штаб, остановился в лагере Урал и предложил майору Грачеву занять мою должность. Майор поблагодарил за предложение и отказался. Совсем случайно я приехал к Грачеву и застал обоих за разговором, от чего Хотцель был в немалой степени смущен. Так и не заехав в штаб, он вернулся в Смоленск.
В оперативном отношении тоже ничего особенного не было. За лето пришлось четыре раза выделить по батальону в больших немецких антипартизанских акциях, но все они кончались безобидно, за исключением одного случая, когда в одной деревне эсэсовцы расстреляли учительницу (за связь с партизанами) и сожгли деревню. В связи с этим майору Иванову еле удалось удержать своих людей от выступления против эсэсовцев. В прочесывании леса принимали участие — одна дивизия французов, одна дивизия эсэсовцев и один из наших батальонов. После такого дикого поступка эсэсовцев партизанские отряды очутились в тылу наступавших и вся операция пошла прахом. Не успели мы оправиться после этого, как к нам приезжает немецкий комендант Шклова и в доверительной форме передает мне донос на русском языке одного из наших офицеров на командира батальона майора Головинкина, что он, мол, готовится увести батальон в лес. В тот же день я поехал с капитаном в Шклов, и, когда мы прибыли туда, там лежал уже второй донос от того же офицера, в котором сообщалось, что готовятся уйти в лес не только шкловский гарнизон, но и части РННА из Осинторфа. Комендант передал мне оба доноса с заявлением, что, мол, это ваше русское дело, и разберитесь в нем сами. Я приказал арестовать доносчика и повез его в Осинторф. Здесь мы произвели следствие и предали его гласному суду. На суде присутствовали представители от солдат и офицеров всех частей с правом высказать свое мнение и задавать интересующие их вопросы. На первом заседании суда одни выступавшие обвиняли доносчика в том, что он направил свое сообщение немецкому коменданту, а не нашему командиру, другие же просто спрашивали обвиняемого, что он хотел заработать — Железный крест или же Героя Советского Союза? В конце августа мне пришлось покинуть часть, и дальнейшей судьбы обвиняемого я не знаю.
В начале августа наше смоленское начальство выслало к нам сначала полковника Генерального штаба В. Боярского и политкомиссара генерала Г. Жиленкова. Принимали мы их с радостью. С первым очень быстро сошлись во мнениях и поняли друг друга, зато со вторым никак нельзя было согласиться. Он все наши действия и высказывания критиковал, называя их авантюрными. Мы насторожились — какого дьявола прислали нам? И для чего? А он продолжает выступать перед батальонами, как ортодоксальный наци… Автоматчики пришли просить разрешения убрать его. Я вынужден был открыться Боярскому, который успокоил меня тем, что Жиленков думает так же, как и мы, но он, как бывший комиссар, вынужден играть комедию, спасаясь от преследования.
В конце августа приехал из Смоленска Хотцель и пригласил меня в комнату офицера связи. На столе стояли бутылка водки и бутылка коньяка, сигары и папиросы. Хотцель спросил, чего бы я выпил. Я наотрез отказался пить и ждал, что он мне скажет. Он начал с того, чтобы я не задавал ему никаких вопросов на его заявление, ибо он не имеет права ответить мне, но что он получил приказ сверху немедленно отправить меня в Берлин. Я было спросил — в чем дело? На время или навсегда? — на что он ответил «не знаю». А на вопрос — когда? — он ответил «завтра утром». Я сказал, что не поеду. Почему? Потому что уйду отсюда, когда сдам все дела. Хотцель сказал, что он знает, что у меня все дела в порядке, и он гарантирует, что никаких требований ко мне не будет предъявлено. «И тем не менее я не могу завтра выехать», — возразил я. «А когда»? — «Послезавтра». — «Хорошо! Но обязательно».