– Я принесла целебные травы. Они укрепляют кости, и, если честно, на ноги ставят мёртвого. Тебя тоже поставят.
– Лилит, ты человек… – мягко начинает он, но я прикладываю палец к его губам, не позволяя закончить, потому что всё, что он собирается сказать – известно мне наперёд. Ты человек, и мало что смыслишь в медицине, и мне приятно твоё желание помочь, но тут ничем не поможешь, ты уж прости.
– Я человек. Я ведьма. Я нечистый дух. И если ты мне сейчас не доверишься, я сверну тебе шею, уяснил?
По сути, я совершаю ту же самую ошибку что и он, зеркалю её почти издевательски точно. Не протягивай руку, если не в силах спасти, никогда и никому не давай ложную надежду, иначе сгинете вместе. Но я уверена в своих травах, и в своём желании помочь прежде, чем окончательно соскользну в бездну, и поэтому я здесь.
– Это яд? – лекарь морщится, делая первый глоток, и звучит обиженно и беззащитно, словно ребёнок. – Ты хочешь меня отравить?
– Мой дорогой Вельзевул, – я обхожу его кресло и опускаюсь на подлокотник, – если бы я действительно хотела тебя отравить, я подала бы тебе самый прекрасный напиток из всех, что когда-либо бывали у тебя во рту. А путь к исцелению лежит через страдания. И через веру. Привыкай.
– Если бы я мог сбежать, я бы сбежал, – фыркает демон, но второй глоток всё-таки делает.
– Вельзевул, – я беру его лицо в свои руки и серьёзно заглядываю в глаза. – Ты не можешь в шутки, – но потом вдруг понимаю, что улыбаюсь.
Десять чашек и половину луны спустя, он вдруг толкает меня в бок и говорит: смотри. Десять чашек, бесконечное количество проклятий и уговоров, сотни тоскливых взглядов и тысячи «всё будет хорошо» мы пережили, и теперь он вдруг толкает меня в бок: смотри, я снова могу пошевелить ногой.
– Плесни мне еще отравы по такому случаю, – он шутливо бодается, пользуясь тем, что я застыла на месте, и улыбка у него лучистая.
– Если ты еще раз назовешь это отравой, я плесну ею тебе в лицо, – предупреждаю для порядка, но звучать строго или хотя бы немного обиженно у меня не получается, голос дрожит от счастья.
– В смысле отвара! Я хотел сказать отвара! – Вельзевул закрывает руками лицо и смеётся-смеётся-смеётся.
На двадцать первой чашке он уже пробует ходить, хотя толком не может ещё даже стоять. Первый шаг ему даётся, а второй получается неровным, и демону приходится опереться на моё плечо, но вес Второго Повелителя Ада оказывается для меня непосильной ношей, и тогда мы оба заваливаемся на его диван. Он осторожно укладывается рядом, и переплетает свои пальцы с моими.
– У тебя доброе сердце, – говорит вдруг, прижимаясь носом к моей щеке.
– Ты ведь совсем не знаешь меня, – я отнимаю руку и отворачиваюсь, чтобы не видел моих глаз.
Ты не знаешь и – господи – точно не хочешь знать, что в те короткие промежутки времени, когда меня не бывает рядом, я убиваю с упоением ненормального. Потому что в Пандемониуме меня нервируют даже стены, они давят, оставляют без сил, и мне почти всё время душно, и с каждым разом нужно все больше, чтобы полегчало хоть немного. Убиваю, и мне так блядски хорошо от этого. И я уже не заморачиваюсь с тем, чтобы искать только ангелов, в расход идут люди, обреченные на Ад. Князь говорит, что всё равно легче сдохнуть, чем жить где-нибудь на пустошах Седьмого круга, но ты такого не скажешь никогда.
Зеркала теперь до обморока пугают меня, потому что я знаю, что скоро перестану узнавать в них себя.
Я медленно слетаю с катушек и ты – единственное, что пока еще держит меня на поверхности.
Но ты уже совсем скоро поправишься, и я перестану быть тебе нужна.
***
Ветер седьмого круга – раскалённые добела лезвия. Он переносит с собой бесчисленное количество песчинок, жжёт лёгкие, раздирает кожу, и видимость здесь поэтому почти нулевая, но это последнее, что беспокоит. С губ не сходит эта безумная улыбка поехавшего, в голове еще звенит от кайфа, и на одежде остаётся тёмными пятнами чужая кровь, но я уже начинаю понемногу снова приходить в себя.
– Как думаешь, долго я так смогу? – голос перебивают нервные смешки, и говорить приходится, не оборачиваясь. – Пользоваться его добротой?
– Он с тобой не потому что добрый, а потому что любит тебя, – отвечает Князь так же, как он делает это всегда, уверенно и спокойно, так, как будто это непреложная и неопровержимая истина, с которой не поспоришь, даже если тебе очень сильно захочется.
Но ни у одного даже самого светлого ангела не хватит сил полюбить то, чем я на самом деле являюсь.
И мне бесконечно смешно, и бесконечно больно, а ещё вдруг кажется, что я куда-то падаю.
***
«Если эта зима пройдет, я действительно буду сильна как смерть — или просто — мертвая».
На этот раз бой разгорелся на закате. Такие битвы я любила: не надо мучительно высматривать, куда целится, когда бить. В этом аду из звона металла, блеска орудий и предсмертных стонов, все враги подсвечены нимбами, ласковым подрагивающим сиянием вокруг головы. Я и сама для них на земле, как на ладони, но ни один пока ещё не смог меня коснуться – слишком заняты были тем, что в воздухе.
Я дитя ночи, и чёрный дым – самое страшное моё оружие. Крепче стали, острее игл. И чем ближе солнце к закату, тем сильнее я становлюсь. Едва оно пересечёт черту горизонта, силы мои достигнут зенита и пребудут в нём до поздних сумерек. Багряный диск мажет по чёрной земле, и лучи начинают играть на доспехах, на закалённый стали мечей, струиться по белоснежным ангельским перьям – алые, словно кровь. Я смеюсь, и мой смех вплетается в канонаду боя, в проклятия бледнеющих губ, в приказы командиров, в мольбы о помощи.
Ангелы. Большинство из них погибнет прежде, чем успеет что-то понять.
Второй зенит должен наступить только к полуночи, но до полуночи бой не затягивается. Он оказывается столь же жесток, сколь и скоротечен. Солнце ещё простирает языки позднего зарева на западе, когда Уриил отзывает легионы. В воздух взмывают тысячи огоньков – это все, кто пережил, все, кто ещё способен взлететь. Почти одновременно слышится шорох чёрных крыльев – это демоны спускаются на землю: праздновать победу, зализывать раны.
– Быстро мы их на этот раз, – подмигивает мне Вассаго, это тот самый, которого Вельзевул тогда за шкирку вытянул из небытия, он уже снова в строю, снова может держать меч, и на этот раз для него обошлось почти без единой царапины.
Но если вслушаться в то, как бесы перекрикиваются между собой после боя — далеко на всем так повезло. Слух невольно зацепился за знакомое, бывшее на губах бесчисленное количество раз, и лишь несколько раз в действительности слетавшее с них.
«…где Князь?»
«Он с Вельзевулом».
«Ранен…»
«Кто из них?»
О, Дьявол…
– Вас! – я снова окликнула его. – Отнеси меня к ним!
Вассаго без лишних слов подхватил меня на руки, и взмыл в воздух. Я соскочила с его рук еще до того, как он опустился на землю чуть поодаль от скопления демонов. Ассистенты медицинского корпуса спорили между собой, стоит ли оперировать прямо здесь или сначала нужно перенести в Пандемоиум, где есть все необходимые инструменты. Говорили на повышенных тонах, зыркая друг на друга зло и одновременно беспомощно. Ясно, Вельзевул.
– Разойдитесь, – мрачно бросила я, протискиваясь сквозь толпу.
С первого взгляда на него понятно было, что оба варианта так себе: транспортировку в чертог ему не перенести, а без неё не выжить. Когда я добралась до Второго Повелителя, тот был уже без сознания, с огромной, почти сквозной дырой в груди. Её перевязали наскоро, но повязка почти мгновенно целиком напиталась кровью. Бледен был, как сама смерть, ни кровинки в губах. Тут или конца ждать или…