— Как хорошо, что вы зашли, как хорошо… — приветливо и загадочно улыбаясь, произнес Хауссер, подавая стул гостю. — Мы не виделись… Ну, конечно же, с тех пор, как расстались на Северном Кавказе. Целый год!
— Годы бывают разные, милый Томас, — возразил Оберлендер, и в его голосе послышалась нескрываемая горечь. — Этот год кажется мне десятилетием. Сколько событий, сколько несчастливых событий вместил в себя этот ужасный год!
— Конечно, конечно, — торопливо, с притворным сочувствием заявил Хауссер. Он досадовал. Так хорошо начавшийся было вечер бесповоротно испорчен — снова разговор о политике, запоздалый анализ ошибок, бесполезные проекты. Нет, он не собирается толочь воду в ступе. — Знаете что, Теодор… Давайте–ка мы с вами выпьем по рюмочке ради встречи. Посидим, поболтаем о всякой всячине, отдохнем.
Он засуетился, расстелил салфетку на столе, достал из буфета тарелки с яблоками и печеньем, бутылку портвейна, рюмки. Перед гостем поставил высокую на тонкой ножке с золотым ободком поверху. Хрусталь искрился мелко насеченными ромбиками.
Оберлендер, рассеянно глядя в угол на стопки книг и газет, уложенных прямо на полу, отпил несколько глотков и отодвинул рюмку. Он понял, что Хауссер, хотя и принял его весьма любезно, не имеет намерения вести серьезный разговор. Это было обидно. Ведь он, Оберлендер, пришел сюда не для того, чтобы полюбоваться лысым черепом советника, а узнать новости, поговорить по душам. Все–таки их связывало многое, и они понимают друг друга с полуслова. Хауссер сейчас играет не последнюю скрипку в тайной политике. Однако он. решил помалкивать, не хочет даже похвастать. Хитрая, осторожная крыса.
Хауссера устраивало молчание, но он догадался, что гость обиделся, и спросил сочувственно, как спрашивают о состоянии тяжелобольного у его родственников:
— Что на фронте?
Оберлендер пожал узкими плечами, сказал саркастически:
— То, что пишут в газетах, — планомерно и успешно выравниваем эластичную линию фронта и сокращаем коммуникации.
— Но боевой дух в войсках по–прежнему высок, — мягко и наставительно подсказал Хауссер, как будто гость совершил оплошность, позабыв добавить эту обязательную фразу.
Оберлендер не ожидал такого свинства от коллеги. Он вздрогнул, в упор, пристально посмотрел на Хауссера, словно перед ним сидел другой, незнакомый человек. Но глаза советника прятались за линзами, как за двумя блестящими непробиваемыми щитами, и Оберлендер сдался, отвел глаза в сторону.
— Несомненно. Боевой дух наших войск не поддается описанию, — подозрительно бодрым тоном подтвердил он, вздохнул и в один прием допил вино.
Хауссер будто ничего не понял, удовлетворенно кивнул головой и снова наполнил рюмки.
— Между прочим, — сказал он весело, с оттенком гордости, — между прочим, Теодор, вы обратили внимание на рюмку, из которой вы пьете? Оригинальная вещица, не правда ли?
Оберлендер недоумевающе, пренебрежительно скосил глаза на рюмку.
— Ничего особенного. Хрусталь, очевидно.
— Да, но хрусталь Мозера! — воскликнул советник. — Девизом этой фирмы являются слова: «Стекло для королей. — Мозер — король стекла». Дорогой Теодор, вы пьете вино из рюмки Пилсудского…
Только тут Оберлендер заметил среди ромбиков матовый овал, на котором был изображен орел с золотой короной, с золотыми клювом и когтями.
— Вот как?! — губы Оберлендера дрогнули в насмешливой улыбке. — Задиристый польский петух. Голову повернул направо, на Запад… Но это точно? Рюмка маршала Жечи Посполитой?
— Не подлежит сомнению. Одна из трех уцелевших. Можете мне поверить.
— Да, я забыл, что вы коллекционер… — Оберлендер вертел в руках рюмку. — Забавно. Стекло для королей… И вот все, что осталось от маршала Пилсудского, некоронованного короля Польши, диктатора. Впрочем, от нас, возможно, не останется и этого…