Ахмет потянул Колесникова за рукав. Он предлагал отползти подальше. Но тут произошло неожиданное. Старик поднялся, выбил трубку, разгреб палкой угли и выкатил картофелину. Он долго подбрасывал черную горячую картофелину с ладони на ладонь, затем разломил пополам и попробовал белую мякоть. Колесник ахнул: вот те на! Значит, дедуган сразу догадался, что в костре печется картошка. Видимо, догадывался он, что и люди, положившие ее туда, находятся где–то поблизости. Он хотел с ними встретиться. Колесник притронулся к плечу Ахмета, тот понял желание товарища, крепко сжал его руку: «Подожди…»
Старик бросил еще одну ветку в костер, дал ей разгореться и сказал громко:
— Эгей, хлопцы! Готова ваша бульба. Выходите, не бойтесь.
Пальцы Ахмета, сжимавшие руку Колесника, медленно разжались.
Колесник вышел один. Старик глядел на него испытующе, безбоязненно.
— Доброе утро, отец!
— Здоров, казаче.
— Простите, что побеспокоил вас. Не знал… Костер я погашу, не беспокойтесь, пожара не наделаю.
— Э, сыну, какое беспокойство. Не буду спрашивать, кто ты, откуда и куда идешь. На злодия вроде непохожий.
— Нет, отец, я не злодий. А иду… беда меня гонит.
— Догадываюсь… Сейчас беды хватает людям. Откуда родом, можешь сказать? Может, мне в твоих краях довелось побывать. По разговору слышу — с большой Украины.
— Полтавщина.
— Нет, на Полтавщине я не был, нас, австрийских пленных, к Азовскому морю направили. Слышал город такой Геническ? У самого моря стоит.
— Знаю Геническ, там Арабатская стрелка начинается.
— О–о! — обрадовался старик. — Помню стрелку, купался на ней. Славное море. А рыбы там! Пропасть. Спасала нас рыба. На базар пойдешь, попросишь, бычков тебе всегда дадут, редко кто откажет. Народ там добрый, по военному времени бабы больше. — Он ухмыльнулся, покрутил усы. — А я молодой был, бабам в глаза бросался…
Колесник молчал, ждал, что еще скажет ему этот старый, словоохотливый человек. Начало было обнадеживающим. Просить он ничего не хотел: дед сам должен догадаться. Хорошо бы хлеба дал…
— То ты разумно делаешь, что от костра уходишь, прячешься, — сказал старик. — Только разжигаешь огонь не ко времени.
— Когда надо?
— Перед восходом солнца, когда ни одной звезды на небе.
Колесник понял — в темноте огонь костра далеко видать, а на рассвете он поблекнет, не будет бросаться в глаза. Толковый совет дал ему дед.
— Это не все! — предостерегающе поднял палец старик, — еще одно: клади в огонь только сухое, дыма меньше будет.
— Спасибо, отец.
— Так что ж мне с тобой делать?
— Может, хлеба немного дадите…
— Хлеба! То не штука, о том разговора не может быть. А что, если я тебя в сено на возу спрячу и отвезу километров так на двадцать. Все ближе… Это же ночь целую надо идти.
— Ну и подвезете меня к полиции, под самые двери… — невесело усмехнулся Колесник.
— Что ты, сынок! Такое сказал. Мне ведь, может быть, недолго осталось землю ногами топтать. Как я такой грех к концу жизни на себя возьму! Обидел ты меня.
— Простите, не хотел… Положение такое: хочешь верить, а нельзя.
— Я–то понимаю твое положение. Сейчас время такое, что каждому верить нельзя. Пойдем в хату, я тебе карточки своих сыновей покажу, может, поверишь. У меня два сына в вашей Красной Армии. Живы, нет — не знаю, а карточки припрятал, храню. Один при знамени стоит. Где–то далеко служил, писал — за Сибирью, возле самой Японии.
Кажется, можно довериться такому человеку. Повезло.
— Кто у вас в хате?
— Баба моя.
— А соседи?
— Соседей нет. Одна хата наша. Лесник я, пойдем.
Хата стояла на опушке, двор и сад были огороженные густым плетнем. Собака залаяла, старик цыкнул, запустил в нее хворостиной, и она сменила лай на недовольное рычание. Из сарая вышла дородная женщина с эмалированным ведром в руке и, увидев рядом с мужем незнакомого человека, остановилась как вкопанная.
— Чего испугалась, Татьяна Никифоровна? — насмешливо и радостно сказал хозяин. — Принимай гостя, земляк твой.
— Ой! — женщина опустила на землю ведро, всплеснула руками. — Неужели из Геническа! Родненький!
— Да ты подожди, Таня. Ты накорми человека, а потом спрашивай. Не видишь…
В хате все выяснилось. Жена лесника была «русская». Австрийский военнопленный Иван Бузик сумел покорить сердце генической рыбачки Тани Приходько, хоть и был почти на пятнадцать лет страше ее. Таня против воли родителей обвенчалась с «австриякой», а в двадцатом году уехала с ним на его родину.