— Ты еще не забыл вчерашнее? Если не признаешься, то я тебе напомню еще и сегодня. Будешь говорить правду?
— Я сказал всю правду, что со мной было, а больше ничего не знаю, — отвечаю.
Опять следует зверское избиение. Бьют чем попало: резиной, кулаками, ногами. Изредка слышу голос следователя: «Признавайся, говори». Потом потемнело в глазах и мысли перепутались в голове. Очнулся, вижу, что передо мной стоит следователь, дает воду в рот. Жадно глотаю воду, чувствую сильную слабость и головную боль. Следователь спрашивает:
— Ну, теперь признаешься?
Я смотрю ему в лицо и ничего не отвечаю.
— Я тебе советую сказать правду, а не то я тебя отсюда не выпущу.
Я молчу.
— Уберите его с моих глаз, — командует он.
Меня уводят. Лежу в камере. Думаю, выдержу ли. Больше всего меня поражает то, что бьют и ничего не спрашивают о том, из чего можно было бы догадаться, какие у них имеются данные и откуда. До следующего утра меня не беспокоят. Утром вызывают снова, спрашивают:
— Что ты нам скажешь нового?
— Я не знаю, что вы от меня хотите, — отвечаю.
— Ну, что же, если ты не хочешь сознаться, то я помогу тебе вспомнить, — говорит следователь. — Скажи, ты знаешь Данилова?
— Знаю.
— Давно ты его знаешь?
— Еще с Украины. Он был комендантом полка, в котором я служил, а здесь жил со мной на квартире в одном дворе.
— А он имеет связь с Зиньковским?
— Я не знаю.
— А он знает, что ты был в России в прошлом месяце?
— Я в России не был и с квартиры не отлучался никуда с тех пор, как стал там жить. Это могут подтвердить хозяин и соседи.
Следователь вышел на минуту, потом возвратился. Через некоторое время ввели Данилова. Следователь его спрашивает, показывая на меня:
— Ты его знаешь?
— Знаю, он живет со мной в одном дворе.
— А раньше ты его знал?
— Я его знаю давно. Мы вместе бежали из России и жили в лагере для интернированных.
— А когда он жил на квартире, ты не замечал, чтобы он отлучался на две или три недели?
— Нет, сколько я живу там на квартире, то почти каждый день захожу к нему или он ко мне. На такой долгий срок он не отлучался.
Данилова увели. Из всех заданных вопросов я делаю вывод, что они не имеют никаких данных. Может лишь слыхали, что я был в России и теперь хотят у меня вытянуть что-либо силой. Следователь раскрывает досар (дело), пробегает глазами по страницам. Потом обращается ко мне:
— Так, значит, ты ничего не помнишь. Я тебе немного помогу. Скажи, где ты был в 1924 году?
— Я был в Плоештах и работал каменщиком у мастера Вала Юнел.
— А ты Запорожченко знал?
— Я знал сотника Запорожченко, который был комендантом украинских эмигрантов в лагере.
— Когда ты виделся с ним?
— Я видел его в лагере, а в 1923 году я выехал из лагеря на работу и больше его не видел.
— А Шанкалу ты знаешь?
— Такого не знаю.
— А Бойченко?
— Бойченко я знал, он работал со мной в Плоештах.
— Зачем ты был с ним в Яссах в 1924 году и что ты там делал?
— В Яссах я никогда не был.
Он стал рыться в досаре. Передо мной мелькнуло все прошлое. Припоминаю наш отъезд с Запорожченко. Теперь стало ясно, что они об этом знают. Только не могу понять, почему они все это связали с Геродотом.
— А в 1926 году где ты был? — продолжает допрос следователь.
— Работал на нефтяных вышках.
— А в Бухарест приезжал?
— Нет.
— Ты врешь и не хочешь сознаться. Я уже помог тебе кое-что припомнить, а ты все скрываешь.
— Я говорил всю правду и ничего не скрывал.
— Врешь, подлец, ты сейчас мне признаешься во всем.
Нажимает на кнопку. Приходят уже знакомые мне агенты. Он обращается ко мне:
— Ты знаешь, для чего я позвал этих людей. Если не хочешь быть битым, то скажи правду сейчас.
— Я сказал всю правду, а больше ничего не знаю, — говорю.
Он покраснел весь и с яростью бросился на меня, стал бить меня по лицу, приговаривая:
— Ты скажешь правду или я тебя убью.
— Что я могу сказать, когда я ничего не знаю.
Он приказывает агентам, чтобы привязали меня к скамейке. Меня берут, ложат на скамейку вниз лицом, руки связывают под скамейкой, привязывают ноги и снимают туфли.
— Ну, что, скажешь правду? — спрашивает.
Я твердо стою на своем: ничего не знаю. Затем чувствую на спине как ожог от горячего железа. Все больше и больше. Задыхаюсь. Нет сил терпеть. Следователь спрашивает:
— Скажешь правду?
С плачем и криком умоляю, что меня бьют даром, что я ничего не знаю. Ударов уже не чувствую. Чувствую только, что мне не хватает воздуха и ужасную боль в голове. Мысли переплетаются. Вспоминаю и Фомку с письмом, и Геродота, и Я. Н., и Пискарева, и следователя. И всех хочется призвать на помощь, чтобы вырваться из этого кошмара. Прихожу в себя. Сижу на скамейке. Как сквозь туман вижу за одним столом следователя, за другим — секретаря. Больше в кабинете нет никого. Чувствую тяжесть в голове и во всем теле. Стараюсь вспомнить, что я говорил, но ничего не помню.