— И ты говорил об этом с Геродотом?
— Да, я все это передал Геродоту.
— Ну, продолжай.
— Когда я все это передал Геродоту, и письмо от Зиньковского, то он ему написал ответ и просил, чтобы его лучше поинформировали. Я это письмо отвез Зиньковскому. Тот сказал, чтобы я его отвез Запорожченко. Я так и сделал. Когда я отдал письмо Запорожченко, то он сказал, что нужно еще поехать к Геродоту. Через месяц я опять приехал в Бухарест таким же путем и привез письмо от Запорожченко, в котором он предлагал Геродоту приехать в Турцию, чтобы обо всем лично переговорить, потому что пересылать информацию нелегально через границу очень опасно — могут перехватить большевики. А также он просил Геродота, чтобы тот сообщил ему, когда сможет приехать для того, чтобы Запорожченко сообщил ему адрес, куда ехать. Геродот на этот раз ничего не написал, а сказал, чтобы я передал Зиньковскому, что он не будет иметь никакой связи с ним до тех пор, пока он не будет уверен, что такая украинская организация существует.
— А какой-нибудь адрес в Турции Зиньковский давал?
— Нет, только обещал.
— А ты какой дал адрес Геродоту в Константинополе, когда говорил с ним?
— Ни о каком адресе я ему не говорил.
Следователь роется в досаре, находит какую-то бумагу и читает адрес. Потом спрашивает:
— Кто дал этот адрес Геродоту?
Из этого я понял, что никакие мелочи от них не скрыты, что все это рассказал им Геродот.
— Этот адрес был написан в письме к Геродоту, — отвечаю.
— Продолжай дальше, я послушаю.
— С тех пор, как я приехал к Геродоту, я больше не возвращался на Украину, а жил в Плоештах и работал на лесопильной фабрике до 1927 года. В 1927 году, в июле месяце, я приехал в Бухарест, где работал плотником на фабрике Мисара, на кирпичной фабрике Финцеску, потом осенью обратно перешел на фабрику Мисара и работал там до весны 1928 года.
— А на какой улице жил?
— На улице Кривинени, 77.
— А в полиции был записан?
— Да.
— А теперь где твои документы?
— При аресте у меня забрали все документы.
Он находит в досаре все мои документы и пересматривает их.
— Хорошо, — говорит. — А почему ты остался в Румынии, а не поехал в Россию?
— Я боялся, потому что там за мной уже следили.
— Так ты говоришь, что с 1926 года в России не был?
— Не был.
— А в Кишиневе ты бил?
— Нет.
— Слушай, ты мне говори правду, я не хочу тебя бить. Вот это откуда? — он показывает мне досар еще за 1926 год. — Ты за что там судился?
— Я хотел поехать на Украину, — отвечаю, — но меня задержали на границе и отправили в Кишинев. Там судили в 3-м армейском корпусе и оправдали. Я оттуда вернулся в Плоешты.
— Так ты знай, что нужно говорить все.
— Я ничего не скрываю.
— А где ты взял письмо, которое дал Геродоту месяц тому назад?
Я решаю, чтобы не видать Фому, говорить, что был в России сам. Поэтому отвечаю:
— Это письмо я привез от Зиньковского с Украины. Я был месяц тому назад там, но сейчас же вернулся обратно. Зиньковский мне сказал, что меня уже ищут большевики, и когда я бежал сюда, то он дал мне письмо и деньги для Геродота, которые передал его отец.
— А Геродот что тебе говорил?
— Геродот мне ничего не говорил, он написал письмо, чтобы я передал его Зиньковскому, если смогу.
— А где это письмо?
— Я это письмо порвал. Оно было у меня в кармане, а я на работе сильно потел, и оно промокло от пота так, что там нельзя было ничего разобрать…
— А этими днями ты не получал письма из Турции?
— Никакого письма я не получал.
— А кто такая Наталья Ганшина?
— Это жена Куща Фомы.
— А она получает письма из Турции?
— Не знаю. Она мне говорила, что имеет родственников в Турции, тоже эмигрантов. Но я не знаю, получает ли она от них письма.
При этом я вспомнил, что я давал адрес Ганшиной для писем мне, а Фома ее предупреждал, чтобы она говорила, что имеет дядю в Турции, если ее будут спрашивать, от кого приходят письма.
— А Максима ты знаешь в Турции?
— Нет.
— А что еще ты знаешь о связи Зиньковского с Геродотом?
— Больше я ничего не знаю.
— А откуда ты брал деньги, чтобы ездить в Румынию?
— Мне давал Запорожченко. У нас в подпольной украинской национальной организации были членские взносы для издания нелегальной литературы, и из этих денег Запорожченко давал мне на дорогу.
— А сколько он давал тебе денег?