ая специальность! — согласился он. — Отчего же, однако, вы поехали в такую даль?.. — Павел еще только собирался ответить, а следователь уже погасил папиросу, перестал улыбаться и заговорил: — Вы поехали в Бельгию не по собственной воле. Вы получили задание, мы еще не знаем — какое. Вам предстояло там, на месте, установить контакты с некой группой студентов, настроенных революционно. Там их собралось немало. Как я догадываюсь, вам там очень понравилось. Однако, выполнив поручение, вам предстояло вернуться восвояси… — Господин судебный следователь, — сказал Павел, — я и в самом деле не понимаю, о чем идет речь. Это правда, я был в Бельгии, искал работу. Познакомился с несколькими земляками; но какой от них требовать помощи? Сами едва сводят концы с концами, живут безо всяких там, как вы выразились, революционных настроений… — Фамилии! — оборвал его следователь. — Не помню, — ответил Павел. — Это же были случайные знакомства. Ни с кем из них я не сдружился… — У вас были другие поручения. — Следователь опять выпрямился в кресле. — Я еще успею вас удивить, милый вы мой. Давайте-ка на время оставим ваши путешествия. Потолкуем лучше об убийстве капитана Эрлиха… — Фотографические карточки все еще лежали на столе. Резкая перемена темы встревожила Павла. Сомнений у него не было, в папке действительно хватает улик против него. Скорее всего, беседа о поездке в Бельгию должна была послужить сигналом, что знают они уже достаточно, да и в других вопросах разбираются не хуже. Он подумал, что не очень энергично отнекивался. Ему надо бы прикинуться дурачком и спросить: кто же это дал ему, Павлу, поручение поехать, с кем они его путают? Десятки вопросов завертелись в голове, одна мысль будила другую, один вопрос рождал последующие. На это-то и был расчет! Выбить его из колеи, когда он невозмутимо выслушивал следователя и преспокойно наблюдал, как тот перекладывает на голубой скатерти снимки. — Я убежден, что вы принимали участие в этом убийстве! — сказал следователь. — Мы, правда, не знаем, какое именно участие, но выяснение этой подробности — вопрос времени. Вы меня хорошо понимаете? — Нет! — ответил Павел. — Не понимаю. Я же сказал, что фамилию капитана впервые услышал в день его смерти. И не знал вовсе, кто он такой и зачем его убили. — Это-то вы наверняка должны были знать! — проворчал следователь. — В этом-то, сударь вы мой, вы только и были уверены! Вы же посчитали, что известные вам факты достаточны для того, чтобы самому принять участие в убийстве. Одним словом, вы полностью доверяли тем, кто такой приговор вынес. Мне бы очень хотелось знать, полагаете ли вы, что эти люди не ошибаются? — Я не знаю, господин судебный следователь, — возразил Павел, — о каких людях, выносящих приговоры, вы говорите. Я слышал, капитана убили из мести… — Ах, так, стало быть, кое-что вы слышали! — обрадовался следователь. — Сразу надо было бы об этом сказать. Да, да, именно из мести! Капитан вел следствие по нескольким делам, в которых была замешана организация боевиков. Вот и надо его было наказать. Но я возвращаюсь к предыдущему вопросу. Неужели у вас ни разу не мелькнула мысль, что подобный приговор — просто-напросто ошибка? — Конечно же, ошибка! — поспешно согласился Павел. — Я всегда был противником убийства людей, господин следователь. Ну, откровенно говоря, не очень-то последовательным, ибо, к примеру, не знаю, как поступать с убийцами, которые жить без преступления не могут, с разными там садистами и отравителями… — Меня не интересуют ваши сомнения. Вы вот послушайте: в сильном государстве смертную казнь отменять нельзя ни в коем случае. Суть закона, если мы хотим, чтобы его уважали, сводится к этой угрозе. Государство, которое располагает таким средством кары, не страшится бунта, а всякие попытки начать его могут быть всегда своевременно пресечены. Хотелось бы, чтобы вы мне поверили. Там, где власть боится прибегать к подобному средству, возникает потребность в тайных убийствах, заговорах — словом, в приведении смертного приговора исподтишка, а не в рамках правосудия. Теперь я вас спрашиваю: неужели, когда вы размышляли о смерти капитана Эрлиха, вы ни на миг не усомнились, не подумали, что это убийство — попросту узурпация закона, призванная замаскировать примитивную месть проходимцев, которые таким образом вознамерились свести счеты с грозным противником? Жаль, что подобное соображение не пришло вам в голову. В противном случае вы могли бы задать себе еще один, уже более серьезный вопрос. Не стала ли эта смерть средством достижения цели, которой любой ценой следует избегать? Какова же эта цель? Преступление порождает преступление. Согласитесь, всякий человек должен думать именно так. Даже тот, кто не вникал в мотивы действий капитана Эрлиха. А ведь они должны были основываться на идейных побуждениях. И речь здесь не идет об оценке мотивов его противников. Как видите, нет одной, единственной морали. В рамках здравого смысла нас способно удержать только одно: трезвость суждений. Итог потерь и приобретений, к которым ведут наши поступки. Вы не подумали, что это убийство спровоцирует лишь еще более сильный удар с нашей стороны, а затем и настоящие приговоры, выносимые открыто; вы не подумали, что тайные убийства неумолимо ведут к ужесточению репрессий? Вам не хотелось об этом думать, поскольку вы полагали, что и тут вас выручат те, чьи поручения вам пришлось выполнять. И выходит, вы были всего лишь их орудием, разве не так? — Он говорил сухим, холодным тоном, в голосе его уже не было ноток сдержанной мягкости, которые еще слышались в начале допроса. — Вы же, черт побери, должны знать, что карают не только голову, но и руку. Не только тех, которые действуют, полностью осознавая последствия своих поступков, но и тех, кто их не осознает. Это тоже мудрость закона… — Павел почувствовал, как в открытое окно потянуло холодом и влагой. Когда он сидел там, у окна, холода не замечал, а вот сейчас ощутил. Куда следователь метит? — думал Павел. Хочет впутать его в дело Эрлиха. Ответ на один из поставленных ему вопросов, должно быть, подтвердил их подозрения, но этого слишком мало! Он вспомнил Серпа, его наставления. Этого слишком мало, чтобы выдвинуть против него обвинение. И он решил, что нужно терпеливо выслушивать все, выжидая, когда прорвется первый действительно серьезный вопрос. Ну а разве то, о чем следователь говорил сейчас, было несерьезно? Никогда не следует дать себя втянуть в идейные споры с чиновником, ведущим следствие. Надо либо молчать, либо отрицать. Держаться установленных фактов, не сходить с тропки, на которой принимаются в расчет лишь доказанные факты. Это еще одно наставление Серпа. Следователь утомился, спрятал фотографии в конверт. Улыбнулся. — Теперь, — начал он снова, — вы, сударь, можете уже точно представить себе мотивы моих действий. Я противник репрессий. Полагаю, что прибегать к ним следует только при крайней необходимости. Когда? Тогда, когда гибнут люди, смертельно раненные кинжалом, когда борьба приобретает формы убийств из-за угла и противоправных покушений. Потому-то я и нахожусь на этом месте. — Господин следователь, в чем вы меня обвиняете? — спросил Павел. Следователь опять улыбнулся. — Ни в чем… Придет время, и любопытство ваше будет удовлетворено. Но мне хотелось бы знать: хорошо ли вы меня поняли? — Не совсем, господин следователь, — ответил Павел. — Вы, верно, с кем-то меня путаете… — Я знаю, вы заядлый читатель всякого рода подозрительных печатных текстов, — рассмеялся следователь, скользнув взглядом по листочку бумаги, который держал в руках. — Каутский, Плеханов, Бернштейн, Сорель, Лабриола. Я еще слышал, — он отложил листок, — что вы усердно занимаетесь иностранными языками. Это было бы достойно похвалы, если бы не факт, что вы стремитесь читать этих философов в оригинале. — Книги эти меня не интересуют. У меня способности к языкам. Вот и все, господин следователь… — ответил Павел. — Меня больше всего привлекают книги по технике, которых, к сожалению, у нас выпускается мало… — Правда, правда… — согласился следователь. — У нас столько других забот. В конце концов, книги по технике можно читать и на других языках. Тут никакого преступления нет. Правда, авторов, которых я минуту назад перечислил, к данному разряду не отнесешь. — А значит, господин следователь, — прервал его Павел, — я не ошибся. В чем же вы меня подозревали? — Как это? — удивился тот. — Я же сказал. Подозревал вас в соучастии в убийстве капитана Эрлиха. Этого мало?.. — Я, наверное, не расслышал. Какие у вас доказательства?.. — И опять следователь улыбнулся, поправил пенсне, взял часы в руку. — Придет пора и на доказательства… А пока неопровержимых доказательств у меня нет. Мы еще только идем по следу, но доказательства отыскиваются всегда. Дело времени. Мы не торопимся. Быть может, — прошептал он, — подобная исключительная терпеливость в определенном смысле нам на руку? Я, сударь, даже скажу вам — почему… Я уже говорил, что не испытываю пристрастия к крайним репрессивным средствам. Они целесообразны, с моей точки зрения, лишь в чрезвычайных обстоятельствах. Полагаю, скоро в таких обстоятельствах мы и окажемся. Революционное брожение весьма сильно. Волнения приобретают опасный размах. Что нам остается? Упредить удар. Самим нанести сокрушительный удар. Но чтобы подход