Спустя много-много лет некто, жаждущий разгадать загадку этого человека, который только что отъехал в извозчичьей пролетке, может прийти к заключению, что так должна завершаться — о прелестный призрак романа девятнадцатого столетия! — первая глава, изображающая нашего героя через несколько дней после смерти капитана Эрлиха. Ибо это самый подходящий случай, когда на короткое время его можно выпустить из поля зрения. Потрясенный неожиданным, донельзя странным освобождением, он, герой, по дороге в центр города судорожно размышляет, что ему делать дальше, к тому же он уверен, что за ним следят агенты, обряженные нищими, — наивные фокусы провинциальной полиции начала века, — но дело происходит в городе, в котором постоянно тьма паломников, направляющихся в чудотворный монастырь, стало быть, в районе ларьков и лавчонок с церковной утварью наш безымянный герой может затеряться, а спустя какое-то время восстановить оборвавшиеся связи, переждать, пока пройдет первое опьянение обретенной свободой, его раздражает присутствие доносчиков, напяливающих на глаза черные очки в проволочной оправе — мода столетней давности, вечно живая, — и приклеивающих себе усы. Этот некто, старающийся по прошествии многих лет воссоздать кое-какие бесспорные факты, хотел бы приступить ко второй главе, где будут описаны подробности, относящиеся к более раннему периоду жизни героя. Он, однако, не вполне уверен, что делать это следует именно сейчас. Сомнения его порождаются печальным опытом, подтверждающим, что возможна лишь частичная реконструкция прошлого. Пишущего сближает с его героем та же самая разновидность страха, но ее необходимо выявить. Случайное стечение обстоятельств диктует наилучший порядок изложения. Ибо спустя годы, когда некто, ищущий правды в этой истории, размышляет о собственном бессилии, вечер наливается пурпуром точно так же, и нет никаких переходов, никаких полутонов: пурпур превращается в черноту. Черная кровь.
Из кондитерской «Под часами» Павел позвонил жене адвоката. Трубку взяла горничная. Она узнала его. Он спросил, одна ли она. Та ответила, что адвокат днем уехал в Пётрков, у него там какие-то дела в губернском правлении, вернется, скорее всего, поздно вечером, а жена отправилась в экипаже покататься. Он попросил передать, что звонил и что попытается позвонить еще раз. Вернулся за свой столик; хотя в эту пору обычно здесь бывало полным-полно посетителей, на сей раз несколько столиков пустовали. Павел раскрыл газету. То и дело посматривал на входивших. Знакомые лица. А разве среди знакомых — что, собственно, он о них знал, кроме того, что они встречаются в этой кондитерской и что он их в глубине души ненавидит? — не может оказаться подосланный шпик? Возможно, у него тут постоянный пост. Павел никак не мог определить, кому же из них отвести подобную роль. Довольные, самоуверенные физиономии мужчин и дам, которые сошлись посплетничать и пошушукаться в сумерках. На исходе удачного дня, в течение которого ничего не произошло, в течение которого кто-то увеличил свои капиталы, кто-то навестил портниху, сделал покупки и, быть может, прочитал утреннюю газету. В ней, правда, не было ничего примечательного. Крохотные, малоинтересные заметки о забастовках, статейка о процессе чиновников из каменоломни, где недавно произошла катастрофа и погибло десять человек. Адвокатов выписали из Москвы и Петербурга. И нет ни малейших сомнений в том, каков будет приговор. Слепой музыкант, с которым он иногда беседовал за его столиком, уже занял свое место. Пил чай, осторожно поднося чашку к губам. Павел отложил газету. Год назад — стояла ранняя осень, много золота и зелени, резкое солнце и мрак в густой каштановой аллее, неподалеку от епископского дворца кроны каштанов были совсем желтые, а низко нависшие над головами ветки оставались сочно-зелеными, — год назад он условился с женой адвоката встретиться в этой самой кондитерской. Она должна была принести ему книги. Он улыбнулся. Так и есть: Каутского, Плеханова, Бернштейна. Серп говорил, что она дамочка горячая. Он считал, что женщины не годятся для подпольной работы. Они, как бы это выразиться, чересчур усердны. Созданы для драматических акций, эффектных поступков, это правда, но только не для повседневной работы, которую Серп ценил более всего. А гореть нужно не сгорая — словно библейская неопалимая купина. Дожидаясь, он нервничал, переживал, сумеет ли сказать все, о чем думал в последнее время, но в чем не мог признаться Серпу. Она пришла. Тоненькая, маленькая, в черном бархатном платье. Он запомнил ее красивый кружевной воротничок. Потом она рассказала, что кружева эти перешли к ней от бабушки. Она ничем не напоминала горящий, но не сгорающий библейский терновник. Разговаривали они о книгах. Она умела слушать. Все время внимательно присматривалась к нему, но без высокомерия, от которого робеешь. — Как же вы молоды! — это первое, что она сказала ему, едва он поздоровался с ней. Павел выложил все, что особенно тяготило его. В организации много говорят о необходимости нового порядка. Особенно о том, что разделяет. Но ведь есть же и то, что объединяет. Он показал на соседние столики. Их и нас. Не одна же тут биологическая общность, не только то, что голод они чувствуют так же, как и мы, и дышат тем же, что и мы, воздухом, а без врачей погибли бы от тех же самых болезней, что и люди, которым врачи не по карману. Он разошелся, заговорил о том, что, помимо ненависти к этим сытым, он ощущает себя связанным с ними общностью судьбы. Она улыбнулась. — Мелкобуржуазные настроения, которые вы должны подавить в себе, — возразила она. — Нет никакой общности судьбы, Белый. Мы, — продолжала она, — говорим на одном языке, но понимаем по-разному. Сходство это призрачно, и не стоит им обманываться. Ничто нас не связывает. Китайский кули и английский рабочий мне ближе этих хороших, почтенных знакомых, бывших одноклассниц и дам, часами просиживающих в приемных врачей, понимаешь? — Ну так каков же должен быть мир без них? — спрашивал он. — Республика кули, которые, все до единого, будут говорить на одном языке? Фантасмагория. — Он проводил Еву до дому. В подворотне, когда он целовал ей руку — как школьник, неумело пытающийся выказать свою привязанность, — она, вздохнув, сказала, что ему еще предстоит решить для самого себя вопрос о религии. — Это еще зачем? — пробурчал он в ответ. — Я давно перестал верить. Вы, пожалуйста, не думайте, что в глубине души я остался таким вот буржуа. Моя неприязнь к тем людям, с которыми я-то ведь связан кровными узами, сильнее вашей, вы уж мне поверьте. Вы еще можете встретить своих старых подружек в кондитерской и послушать их болтовню, меня на такое уже не хватит. Я убежал из дому, ибо не хотел задохнуться. И я никогда не вернусь туда… — Она рассмеялась. Когда она коснулась кончиками пальцев его щеки — красный румянец был виден даже в тусклом свете горевшей в подворотне лампы, — он уловил слабый запах фиалок. Случилось так, что Серп вскоре после этого послал Павла к адвокату. Сам он в их доме показываться не хотел, дабы изли