Поезд в Варшаву запаздывал. Скорее всего, формальности на пограничной станции в Гербах затянулись дольше обычного. Такое порой случалось, когда накатывала волна престольных праздников и паломничества. На вокзале — у кассы в зале ожидания — Павел увидел адвоката. Поклонился, тот приподнял шляпу. В Варшаву им предстояло ехать по одному делу, но тут никто не должен видеть их вместе. Павел закурил и, развернув купленную на вокзале газету, принялся наблюдать за адвокатом. Тот зашел в ресторан, спустя минуту снова появился в зале и стал посматривать в сторону выхода на вокзальную площадь. Ждал. Она действительно скоро пришла, как всегда улыбающаяся, будто чем-то непомерно обрадованная. Адвокат поморщился, выслушивая, наверное, ее оправдания. Судя по всему, объясняла, почему опоздала. Адвокат, видимо, упомянул о Павле, так как она повернула голову, поискала его глазами. К ним подошел железнодорожник. Они о чем-то поговорили. Затем адвокат взял свой несессер и опять — теперь уже вместе с женой — направился в вокзальный ресторан. Павла подмывало пойти за ними. В последний момент он понял, что это выглядело бы глупо. И он остался сидеть на скамейке. Отложил газету, занялся публикой. У противоположной стены, на которую теперь из высокого окна падал резкий свет, сбились в кучку люди в крестьянской одежде. Посреди замершей группы — пожилой ксендз со сложенными, словно для молитвы, руками. Напротив — фотограф возле установленного на штативе фотографического аппарата. Ослепительный блеск магнезии.
Спустя много лет некто, взявшийся проследить за судьбой своего героя, склоняется над переплетенной подшивкой газет за тот год. Заметки, снимок. Ребяческое желание увидеть кого-то еще, кого нет в группе сфотографировавшихся на железнодорожном вокзале паломников. Настоятельная надобность взглянуть на того человека, хотя бы только на очертания его фигуры, на его тень. Некто ловит себя на таком желании. И это вызывает у него, увы, снисходительную улыбку. Наряду с очередными вопросами, на которые хотелось бы отыскать ответы, дабы придать вымыслу достоверность, появляются новые. Соблазн восстановить биографию во всех подробностях. Это наиболее убедительный прием. Человек, который размышляет об этом, сидя в библиотеке, знает, что сюжет сей родится во время путешествия в Варшаву, каковое его герой совершит в компании адвоката. Но параллельно этому сюжету должен появиться и другой. Не чересчур ли, однако? Жена адвоката сыграет важную роль в последней главе повествования. Ее присутствие, рассуждает некто, отодвигая разложенную газетную подшивку, крайне необходимо, но, как это всегда бывает в подобных обстоятельствах, такого рода намерение должно быть подкреплено более основательно. Связь с молодым мужчиной, вместе с которым муж едет в Варшаву на пересмотр дела, — вот подробность, имеющая весьма существенное значение. Разговор поначалу не клеится. В купе они одни. Молодой человек смотрит на пробегающие за окном предместья. Слева, совсем недалеко от железнодорожного полотна, промелькнула густая зелень за белой кладбищенской стеной. Солнце бьет в глаза, и молодой человек отворачивается. Адвокат курит. Надо бы еще раз заглянуть в свои бумаги. Несессер лежит на полке, адвокат ловит взгляд молодого человека, остановившийся на его лице, и задумывается: что того сейчас может занимать? Вчера вечером у него был разговор с женой. Он никак не мог взять в толк, зачем малого вызывают в Варшаву по недвусмысленному указанию Седого. Не ради же того, чтобы убрать его на какое-то время подальше от глаз здешней полиции. Столь неожиданный отъезд подтверждал бы правильность зародившихся у них подозрений. Стало быть, в Варшаве его ждет какое-то задание. Серьезное. — Так, дорогой, во всяком случае, считает Серп, — заметила она. — Он, наверное, знает куда больше, но и слова лишнего не проронил. Может, он уже знает, что задумал Седой. Меня это тревожит, — оправдывалась она. — Чересчур рано втянули парня в столь серьезную работу. — Почему? — прервал жену адвокат. Она удивленно посмотрела на него. — Как это почему? — возразила она. — Слишком молод. У него и опыта-то совсем ничего. — Ты его не знаешь. Он тертый калач. — Разумеется, положиться на него можно. Любое поручение выполнит, в этом я уверена. — Жена была возбуждена, адвокат, слушая ее, подумал, что все происходящее с тем человеком — он и видел-то его всего несколько раз вместе с Серпом — ей вовсе не безразлично. Отчего так? Оба они встречали стольких, причем тоже молодых, работников, имена которых она тут же забывала. И не знала их партийных кличек. — Да, — продолжала она, — но они выросли в иной среде. Несправедливость они с малых лет кожей чувствуют. Неужели ты этого не понимаешь? — Он пожал плечами. — С ним все не так. Он убежал из дому. Его тяготила атмосфера, царившая в семье. Отец, кажется, лавочник, а может, ремесленник. Взбунтовался. Решил уйти. Пристрастился к нелегальной литературе. К таким книжкам его как магнитом тянуло. Он интеллигент. Серп, правда, не видит в этом особых его достоинств. Говорит, вечно, мол, он занимается самокопанием. Как думаешь, правильно сделал Серп, включив его в акцию против Эрлиха? По-моему, слишком все это рано… — Меня это не очень-то и занимает… — вздохнул он. В нем, однако, уже пробудился интерес к молодому человеку. — Чего он тебя так волнует? Вас что-то сближает? — Что бы это могло быть? — резко оборвала она мужа. — Происхождение, — ответил тот. — Не сердись! — Он поднялся и подошел к ней, она стояла у окна и смотрела, как экипажи разбрызгивают огромные сверкающие лужи на мостовой. — Пошутил. Я не собираюсь вас сравнивать. Он просто молод. Только начинает искать свое место в жизни. То, что он встретил нас, я считаю счастливой случайностью. — Он хохотнул. — Им можно будет руководить. А покушение на Эрлиха?.. Это по-настоящему серьезное дело. — Чего они там хотят, в Варшаве? — Она повернулась и посмотрела ему в глаза. — Не знаю! Откуда же, черт возьми, мне это знать, дорогая! — Теперь он не смог скрыть своего удивления. Зачем она об этом спрашивает? — подумал он. — Если хочешь, я поговорю с Седым, — добавил адвокат. — Лучше не надо! — Она поправила прическу и вдруг улыбнулась. — Впрочем, что это мы все о нем. Столько еще дел, куда важнее… — И вот в поезде, в котором они едут в Варшаву, адвокат вспоминает вчерашний разговор. Он не спускает с молодого человека глаз. Тонкое лицо, высокий лоб. Что-то неприятное в чертах лица. А в общем-то ничего, что могло бы привлечь внимание, думает адвокат. Метнувшийся взгляд, который выдает внутреннюю тревогу… Адвокат вытащил портсигар. Молча протянул пареньку. Никак не мог перебороть неприязни к нему. Искать причин, почему это именно так, не хотелось. Впрочем, он умел обуздывать свои чувства. Порой, бывало, даже в тюрьме, во время первого свидания с будущим клиентом, адвокат начинал жалеть, зачем согласился защищать его. И не всегда понимал — почему. Он старался забыть о подобного рода предубеждениях. Приглядываясь к своему спутнику, подумал, что тот, наверное, рассуждает сходным образом, тоже чувствует к нему подобную неприязнь! Просыпалось неясное, пока подкрепленное лишь вызывающим взглядом паренька подозрение, что их обоих связывает что-то еще, притом более крепкое, нежели обстоятельства, в которых они теперь оказались. Решил, что в Варшаве о нем не будет говорить ни с кем. — Ты чего молчишь? — спросил адвокат. — Вижу, разговаривать не любишь? Я сам слишком много времени провожу в поездах… — вздохнул он. — За разговором дорога, кажется, бежит быстрее. — Возможно, — ответил паренек, гася папиросу. — Я не провожу время в разъездах, как вы… Он был зол, что адвокат пытается втянуть его в разговор. Слишком уж много хотелось бы разузнать ему о его, Павла, жизни. А тут нельзя и рта раскрыть. Почему, собственно? Так ли уж велика была бы причиненная ему боль?.. Давно уже остались позади печи, в которых обжигали известь, и химический завод, по левой стороне, за стеной клубящегося дыма — даже тут, в купе, когда опустили окно, чувствовался тошнотворный, удушливый запах, расползавшийся по округе, — он увидел широко раскинувшиеся, затянутые дымкой поля. Павел ощущал себя вором, схваченным за руку. Лучше уж молчать. Ему безумно хотелось, чтобы то, что случилось перед отъездом, не оказалось их последним свиданием. Он часто ловил себя на том, что его тянет увидеться с нею, он начинал уже тосковать. Пытался, правда тщетно, и вовсе отмахнуться от того нечаянного свидания. А может, не стоило ничего утаивать? Ему вдруг захотелось выложить всю правду. И пусть этот самоуверенный мужчина, предлагающий ему папиросу, скорчился бы от ужаса и отвращения. Кто знает, размышлял он, глядя в окно, может, у них и нет тайн друг от друга? Случается же такое. Почему он не расспросил ее об этом в тот вечер? Он мог наклониться над ней, зажечь стоявшую на тумбочке лампу — так, чтобы видеть ее глаза, а она их сразу же зажмурит от яркого света, — и спросить, намерена ли она скрывать то, что произошл