вая в Варшаве, он непременно заглядывал и где, как правило, после трудного дня коротал время до поезда, сидя в полном одиночестве, забывая обо всех неприятностях. — А я в Варшаве в первый раз! — неожиданно отозвался паренек. — Давно хотел здесь побывать. Большой, думал, это город… — Адвокат взглянул на него. Жена говорила когда-то, что он убежал из дому, где из него намеревались сделать лавочника в маленьком городишке. — Жаль, — буркнул адвокат в ответ, — жаль, что снег валит и мы не едем в пролетке. Тогда бы ты увидел, что ничего сверхобычного тут нет. Больше людей, магазинов, автомобилей и извозчиков. Дома повыше, — добавил он. — Все зависит от того, что хочется увидеть. Я никогда не смог бы свыкнуться с этим городом, и мне не хотелось бы жить тут вечно… — Паренек молчал, казалось, он задремал, утомленный растянувшимся на несколько часов путешествием. Коляска остановилась. Они выбрались из нее, адвокат расплатился. — Седой любит, чтобы его ждали, — сказал он, когда извозчик отъехал. — Не надо бы мне его отпускать. Через полчаса я должен быть в суде… — На первом этаже дома, в который они вошли, размещалась маленькая типография. — Что это? — Паренек, озираясь по сторонам, остановился в дверях. Небольшое помещение за конторой было завалено еще не разрезанными листами бумаги. — Типография, — ответил адвокат. — Здесь мы подождем Седого… — Из конторы высунулся маленький человечек, поклонился адвокату и закрыл дверь. — Что они тут печатают? — Паренек удивленно щурился. — Посмотри, — буркнул адвокат. — Религиозные брошюрки. Литографии с изображениями святых. Иногда — но это случается не очень-то часто — и наши листовки тоже. Однако лишь в самых крайних обстоятельствах, если подведет подпольная типография. Хозяин нам сочувствует, делает это, — он указал на стопку отпечатанной бумаги, — отчасти и для того, чтобы замести следы… — Адвокат поднял лист, начал читать. — У меня дома, — сказал паренек, — читали эти глупости. Это была единственная газета, которую разрешалось держать. Вы знаете, что это?.. — Адвокат пожал плечами. — Нет, — улыбнулся он. — Некоторые мои клиенты читают подобные листки. А у меня на такие развлечения времени нет… — Он закурил. Подошел к окну и стал смотреть на улицу. Вытащил часы. Подумал об арестанте, дожидающемся его, которого, наверное, уже привезли в здание суда. Для того человека каждая минута ожидания мучительно растягивается. Адвокат догадывался, о чем тот думает. В обществе человека, которому веришь, ожидание приговора не так тяжело. По крайней мере можно разговаривать. Оттягивать этот момент. Здесь было душно, в углу стояла железная печурка. Она накалилась докрасна. Адвокат распахнул окно, бодрящий, чистый воздух ворвался с улицы. А паренек тем временем разглядывал репродукцию, на которой был изображен Гефсиманский сад. Дверь в контору опять открылась. Снова на пороге показался человек, который минуту назад выглядывал оттуда. За его спиной какая-то женщина громко говорила, что наконец-то из цензуры пришло разрешение на печатание молитвенника. — Пан Северин. — Адвокат вздрогнул, посмотрел на человечка. — Вам придется подождать. Он может задержаться… — Что делать, — проворчал адвокат. — Будем ждать… Вот видишь, — обратился он к молодому человеку, — Седой любит, когда другие нервничают. Он совершенно уверен, что серьезные дела только у него одного. У арестанта, который ждет меня, времени куда меньше… — Адвокат и не пытался скрыть свое недовольство. — Этого он, разумеется, во внимание не принимает. Тут весь Седой. И с этим приходится мириться… — Давалось ему это нелегко. Он широкими шагами мерил комнату от окна до двери, казалось вовсе не замечая сидевшего тут паренька, курил. Накануне вечером, как и условились, молодой человек виделся с Серпом. Тогда и узнал, что адвокат едет в Варшаву и проводит его до самого места. С Серпом они встретились у монастырских ворот. Их как раз запирали. Монах в белой рясе прогонял старика-францисканца, который устроился подле самых ворот с маленьким столиком, водрузив на него кружку с надписью, гласившей, что оказавшиеся в ней пожертвования паломников пойдут на нужды бедняков. Накрапывал дождь. Они зашли в трактир на улице Святой Барбары. В эту пору здесь собирались хозяева крохотных ларьков, торгующих церковной утварью, калеки, закончившие дежурство на монастырских стенах, и воры, солидно потрудившиеся среди паломников. Время самой обильной жатвы еще не пришло, но люди бывалые уже предвкушали жирный кус. Здесь легко вспыхивали драки, вообще было неспокойно, но зато тут не встретишь шпиков, да и городовые заглядывали сюда неохотно. Заказали бигос и водки. — Едешь к Седому, — начал Серп. — Я мог бы сказать тебе и больше, но Седой этого не любит. Понятия не имею, когда ты вернешься. Помни, Седому ты должен верить. Он человек крутого нрава, умеет восстанавливать людей против себя, но он среди нас самый главный, его подводить нельзя. Мне, если хочешь знать, он не по вкусу, но я его уважаю, считаю своим руководителем. Без колебаний выполняю все его приказы. Седой изменился, теперь, наверное, помягчел. — Он улыбнулся, поигрывая пустым стаканом. — Все мы изменились, это правда. Я знаю его дольше других. Понимаю, перемены эти — вовсе не самое важное. Цель перед нами та же, что и прежде. Многое изменилось в том, что касается средств достижения этой цели. Я не всегда понимаю намерения Седого. Но научился не задавать вопросов. Тут у меня небольшой участок работы. Они, в Варшаве, видят дальше, и ответственность на них лежит бо́льшая. Седой хотел, чтобы я был в группе, которая всегда у него под рукой. Ты, Серп, втолковывал он мне, лучше всех знаешь мои капризы, знаешь, чего от меня можно ждать. Я не всегда умею поладить с разными прощелыгами, которые вечно крутятся около меня. Им хотелось бы приручить меня, вознести наверх, но руководить моими поступками. Им кажется, они поумнее… Нет, нет, Седой, ответил я ему. Вот именно потому, что оба мы много друг о друге знаем, я предпочел бы работать подальше от тебя. С чего бы это? — буркнул он. Посмотрел на меня, прищурившись. Не подхожу я для этого, пояснил я. Я запутался бы в такой игре. Это для меня чересчур сложно. Если веришь мне, пошли меня к шахтерам. Предпочитаю действовать на четко ограниченной территории… Он посмотрел на меня исподлобья, сдвинул брови. Помолчал. Я знал: обдумывает решение. Если бы он тогда велел мне остаться в Варшаве, я бы подчинился. Ну ладно, проговорил он наконец. Ты не сказал мне всего. Удирая туда, ты станешь более самостоятельным, этого ты и хочешь. Понимаю, для тебя так лучше. Я не собираюсь устраивать за тобой слежку, но о каждом твоем движении я и так буду знать… Значит, поедешь туда, где сейчас самая напряженная обстановка, забастовки. Это для тебя… Мы с ним договорились. Но помни, не всякий может позволить себе такой разговор с Седым. — А какой он был, — прервал молодой человек, — когда вы с ним познакомились? — Скрытный, — ответил Серп. — Осторожный, застегнут на все пуговицы. Но иногда он преображался. Особенно когда бывал среди тех, кого любил и кого не подозревал в том, что они подкапываются под него. В такие минуты он рассказывал о себе. Говорить он умеет, может вмиг приковать внимание слушателей. Я смотрел тогда на него, казалось, это был совсем другой человек, правда очень уж на него похожий. Мы частенько выбирались на охоту. Делать этого было нельзя. Седой уже не был под строгим надзором, все ждал даже, что его вот-вот освободят. Подумывал о побеге. Мы как раз в ссылке-то чаще всего и встречались, я там и понял его как никто другой. Знал, человек он железной воли, твердого характера, но, как я уже тебе говорил, не любил его и тогда. — Почему?.. — Серп выпил, закусил хлебом. Не ответил на вопрос. Впрочем, им пора уже было убираться из трактира. Назревал большой скандал между торговцами и неожиданно излечившимися калеками, побиравшимися у монастырских стен. Они вышли на улицу. — Ну что ж! — (Павел не видел глаз Серпа, но чувствовал, что тот испытующе смотрит на него.) — Ты вот-вот сам с ним познакомишься. Надеюсь, стыдиться за тебя никому не придется… — Они пошли к стоянке извозчиков. Дождь перестал. Над монастырем ни облачка. Черная колокольня вытянулась в голубое, розовеющее на западе небо. Солнце медленно сползало по светлой дорожке. Паренек подождал, пока подъедет извозчик. — Не унывай… — Серп еще что-то говорил ему, но колеса затарахтели по булыжникам и заглушили его слова. Он видел, как Серп хлопает извозчика по плечу, затем откидывается на спинку сиденья. Пролетка укатила, было еще совсем светло, но по обеим сторонам улицы уже зажглись фонари. Паренек отправился домой, к своим родственникам. Извозчика ему брать не захотелось. Сабинов был на далекой окраине. Он решил пройтись, подышать воздухом. Одноэтажные дома на улочках, прилегающих к площади, и костел Святой Барбары на ней остались позади. Павел шел теперь мимо садов, огороженных деревянными заборами. Обходил стороной лужи. Когда добрался до места, уже стемнело. На первом этаже в гостиной горел свет. Оказалось, из Калиша приехала Марийка. Дальняя родственница. Он поздоровался с маленькой смешливой девушкой. Она весело поглядывала на него голубыми глазами. Он заметил, что с мебели сняли чехлы. Видно, родственники хотели попочетнее встретить нежданного гостя. Марийка с