Дремин ковшиком разливал водку по стаканам, Ермиловна проворно ставила их на поднос, обносила гостей, приглашая к столу, закусить, чем бог послал. Анциферов, приняв на себя роль кассира-эконома, писал прямо на стене осиновым углем: «Расхот взято видро вотки 4 рубля, хлеба и прочево на 1 рупь 50 коп., а всиво на 5 рублей 50 коп.».
После первого стакана заговорили, после второго разговоры усилились, слились в такой разноголосый гул, что понять, кто и что говорит, стало невозможно. После третьего стакана кто-то из стариков затянул песню:
И все разом подхватили:
Пели все: казаки, деды, высоким тенором заливался Козырь, в лад басил Анциферов, тоненько подтягивала, подперев рукой щеку, Ермиловна.
После того как спели еще одну старинную песню, Дремин завел плясовую, на мотив украинского гопака:
И все хором подхватили:
В такт песне притопывали сапогами, хлопали ладонями. Один из казаков постукивал концом шашки по пустому ведру. Анциферов тузил кулаком печную заслонку, а Дремин тремя ложками чудесно выбивал дробь.
Как и следовало ожидать, первым пустился в пляс мастер на все руки Козырь. Ермиловна тоже не утерпела: сложив под пышной грудью руки, слегка покачивая полным станом, она плавно, лебедушкой пошла по кругу. Козырь ухнул и, держа левой рукой шашку, чтоб не мешала, пустился вприсядку. Плясал он с таким заражающим задором, что все вокруг задвигались, заулыбались и в круг, сменяя один другого, выскакивали новые плясуны. Лицо Козыря покрылось крупными каплями пота, даже воротник шинели взмок, а он плясал и плясал не переставая, наконец широкоплечий казачина Усачев облапил его сзади и, оттащив от круга, усадил на скамью.
Солнце склонилось низко над горизонтом, наступал вечер, а гулянка в избе Ермиловны становилась все более широкой, разухабистой. На стене появилась уже третья запись Анциферова: «Ишо взято видро вотки и на рупь калачиков, а всиво забору на 14 рублей 15 коп.». Многие так набрались, что еле держались на ногах, кто-то крепко спал под скамьей, чьи-то ноги торчали из-под стола. Дед Ерема, положив плешивую голову на край стола, тоненько похрапывал. Три деда медленно, по стенке пробирались к дверям. Очутившись в ограде, все трое обнялись и, еле двигая отяжелевшими ногами, тронулись со двора восвояси.
Пожалуй, и все разошлись бы мирно, если бы двое казаков не заспорили между собой из-за какой-то пашни. Только их растащили, не допустив до драки, как дюжий, чернобородый казак Силантий Дюков вздумал померяться силой с Усачевым. Оба уселись на полу и, упершись ногами — один в ноги другому, — тянули палку. Перетянул Усачев. Чернобородого задело за живое.
— Давай биться через черту! — запальчиво воскликнул он, вскакивая на ноги.
— Брось, Силантий, не дури! — попробовал отговориться Усачев.
— Ага, сперло! — злорадно выкрикнул Силантий. — Дрейфит ваша фамилия! Сослабило!
— Наша дрейфит? — загорячился и Усачев. — Ну тогда становись, я т-тебе покажу, как она дрейфит! А ну, ребята, дайте кругу!
Казаки расступились, подались к стенкам, освободив середину избы для боя. Противники сняли с себя шашки, положили их вместо черты поперек пола, встали друг против друга. Силантий сложил руки ладонями вместе, приложил их к левой щеке.
— Бей! — предложил он Усачеву, отставляя правую ногу назад, левой становясь на шашку-черту.
— Нет, уж ты бей сначала, — также становясь в позу, ответил Усачев. — А то ежели я первый-то стукну, так тебе и ударить не придется.
— Ах, та-ак! — взревел еще более разозлившийся Силантий, и едва успел Усачев приложить ладони к виску, как получил такую затрещину, что у него потемнело в глазах. Качнувшись всем телом, он еле устоял на ногах.
— Ну, теперь держись… сам выпросил. — Усачев размахнулся, и в тот же миг Силантий как сноп плюхнулся на пол, из носа его на черную бороду тоненькой струйкой ударила кровь.