Веселая жизнь началась у Спирьки Былкова после того, как он, бросив Янкова, переметнулся к белым. Ему, любителю легкой жизни и поживы, особенно привольно было во время весеннего семеновского наступления. К этому времени на погонах у него появились уже три урядницкие нашивки, он командовал взводом, в который подобрал самых что ни на есть отъявленных головорезов изо всего полка. Во главе этой банды любил Спирька первым ворваться в захваченное село, чтобы раньше других «погостить» у сельчан, пошарить у них в ящиках, «подержать за кисет» перепуганного хозяина. Потому-то имел Спирька заводного коня, навьюченного всяким добром, да и сам-то ходил щеголем: фуражка на нем касторовая, сапоги хромовые, гимнастерка из тонкого дорогого сукна. Пуще всего на свете любил Спирька золото. В кармане у него не переводились золотые пятирублевки царского чекана, грудь украшала золотая цепочка от часов, на руках, чуть не на каждом пальце, золотые кольца; даже лампасы на синих галифе блестят как золотые, потому что не из простого сукна они, а из атласной ленты.
В поселке Черный Яр Спирьке не повезло: ничего не добыл он для себя, ни золотишка, ни подходящих манаток. У двух богатых хозяев побывал он, старательно проверил их сундуки — и все без толку.
На постой Спирька и пятеро белогвардейцев из его взвода заехали к богатому казаку. Но и тут ничем не поживился Спирька. Матюгаясь, ходил он по ограде, по-хозяйски заглядывая во все закоулки. Побывал он и на сеновале, и в гумне, и в добротных, крытых тесом амбарах.
Хозяин, высокий рыжебородый старовер, молча наблюдал с крыльца, как в его усадьбе бесцеремонно распоряжается всем рябой, зеленоглазый урядник.
Приказав своим казакам расседлать коней, а после водопоя задать им овса, Спирька прошел в дом, посоветовал перепуганной, побледневшей при его появлении хозяйке: «Богородской травы напарь да и выпей, от испугу помогает. И чего забоялась-то? Тесто вон в квашне-то через край пошло. Напеки-ка лепешек нам к завтраку, да сметаны побольше занеси, масла. Вечно учить вас надо хорошему обхождению, а сами сроду не догадаетесь!»
Спирька сел на скамью, зажал между коленями шашку. В избе появился хозяин, тихонечко присел к столу.
— Тоже мне жители, — напустился на него Спирька, — сбоку посмотреть — богачи, а лопоти[40] ни на себе, ни перед собой. В церкву-то в чем же ходите по праздникам?
— До праздников нонешний год! — Хозяин, искоса поглядывая на жену, взглядом приказывая ей помалкивать, поглаживал бороду, тянул жалобно: — Нету, восподин урядник, ничего у нас нету. Пообносились за войну-то, в чем на работу, в том же и в церкву идем. Что ж поделаешь, бог простит.
— А кони где у тебя?
— Три кобыленки осталось с жеребятами, только и всего. Пять лошадей что ни лучших взяли намедни красные, а взамен даже и клячи водовозной не оставили.
— Как это они бороду у тебя не оттяпали на чембуры! Ишь какую отрастил, как у жеребца хвост. Хитер ты, дядя, ох и жмот! Сколь живу — первый раз такого вижу.
Укоризненно покачав головой, Спирька достал из кармана серебряный портсигар с папиросами.
— Не надо, восподин урядник, не надо! — взмолился старовер. — Не дыми, пожалуйста, не погань хоть избу-то…
— Ага, не пьешь из этого!
— Бери што тебе надо, — жалобным голосом упрашивал хозяин, просительно прижимая руки к бороде, — бери, только не жги эту зелью проклятую!
— Ладно уж! — Сощурив глаза в презрительной улыбке, Спирька положил портсигар обратно в карман. — Так и быть, уважу по старой дружбе. А ты за мою доброту поторопи-ка хозяйку с лепешками-то. А к обеду прикажи ей щей наварить пожирнее человек на десять… ну и поджарить там чего-нибудь получше. Да мяса-то не жалей, я ведь видел, сколько его висит в амбаре-то. А не то как приведу к тебе на постой целый взвод, да все трубокуров хороших, так они тебя насквозь прокоптят, из рыжего черным сделают. Так что не доводи до греха, за ваши же антиресы воюем, спасаем вас от большевизны.
После обеда Спирька до вечера отсыпался на сеновале, а в ночь сам напросился в разъезд во главе десятка баргутов: он надеялся побывать на дальних заимках богачей и проверить, не там ли они прячут свое добро.
Довольнехонек возвращался Спирька из ночного разъезда на следующее утро. Ночью около одной из заимок удалось ему окружить красногвардейский разъезд из пяти человек. И хотя в этом бою потерял Спирька убитыми четырех баргутов, досталось от него и красным: только двоим из них удалось прорваться сквозь кольцо окружения, ускакать к своим. Двое остались лежать навсегда в кустах около речки, помеченные пулями баргутов; пятого, раненного в ногу, взяли живым.