Бабы ахали, качали головами, вздыхали:
— Ай-я-яй, счастье-то какое привалило!
— Зина-то генеральша! И верно говорят: не родись красивой, а родись счастливой.
— Какой он генерал, — возражала одна из завистниц, — вот раньше были генералы, это действительно, и посмотреть-то было на что… — И чтобы досадить Марковне, принялась расхваливать прежних генералов, вспоминая их парадные выезды, ордена, эполеты, балы и наряды генеральских жен.
— На черта нам ихние балы, — вступалась за Марковну высокая сухопарая соседка ее Степанида, — они-то веселились на балах, а с нас за это по три шкуры драли.
— Фрол! — радостно воскликнула Зина, увидев мужа, и кинулась к нему, едва он появился в доме, повисла на нем, обхватив руками за шею.
— Зинушка, милая, здравствуй, — он обхватил ее за талию здоровой рукой, легко приподнял, привлек к себе. Она прижалась к нему, целовала заросшее черной щетиной лицо и вдруг заметила повязку на руке, охнула испуганно:
— Ранили тебя?
— Да так, пустяки, кость не задело.
— Что же ты сразу-то не сказал? Сейчас.
В ту же минуту она метнулась к себе в комнату, обратно вернулась с куском марли и флаконом йода в руках.
— Раздевайся!
Фрол снял шапку, распоясался. Зина помогла ему стащить гимнастерку, принялась разматывать окровавленный бинт. Из своей комнаты вышла Марковна, поздоровалась с зятем, поахала при виде раненой руки и, когда Фрол успокоил ее, полюбопытствовала:
— С кем война-то была? Стреляли-то как страшно. Я перепугалась да в подполье, сижу ни жива ни мертва. Господи, страсти какие.
Фрол коротко рассказал о мятеже. Разговаривая с ним, Марковна не забывала о деле: поставила самовар, разожгла печь, принялась готовить обед.
Обедали в кухне. Проголодавшийся Фрол с удовольствием навалился на жаренную со сметаной картошку и на гречневую кашу с молоком. Потом пили чай. Фрол наливал себе четвертый стакан, когда в доме появился запыленный, в измазанных грязью сапогах казак.
По встревоженному виду казака Фрол понял — случилось что-то неладное, спросил:
— Что такое?
— В областном Совдепе был сейчас, просят вас туда прибыть срочно. Командира нашего убили, Кларка.
Кровь бросилась в лицо Фролу.
— Кла-арка? — переспросил он, не веря своим ушам.
— Так точно, на моих глазах дело было… — Казак коротко рассказал о смерти Кларка и о том, что тело его казаки привезли домой, к семье убитого командира.
Сурово сдвинув густые брови, Фрол молча выслушал печальную весть и, шумно вздохнув, выпрямился, приказал казаку:
— Коня, живее!
— Слушаюсь.
Когда казак вышел, Фрол молча поднялся с табуретки, засобирался в дорогу.
— К вечеру вернешься? — спросила его тоже опечаленная случившимся Зина.
— Едва ли. На фронт надо сегодня же, а тут видишь, беда какая…
Он привлек к себе Зину, поцеловал и вышел. Фрол знал, что семья Кларка проживает в небольшом бревенчатом доме на углу Енисейской и Камчатской улиц. Туда и погнал рослого темно-карего коня. Три конных казака рысили позади, тот самый, что привез известие о гибели Кларка, рассказывал своим спутникам:
— Зазря погиб командир, можно сказать, сам напросился на смерть. А утром-то, когда мы вместе с пехотой позицию держали, он такой веселый был. Похаживает вдоль окопов, плеточкой по голенищу похлопывает, подбадривает нас, чтоб не робели. Я спросил его, говорю: «Много их, товарищ командир, белых-то?» А он мне: «Чего их считать, сколь есть — все наши будут. Сыпанем им соли на хвост!»
Ну и всыпали действительно, побили их много, а потом всугонь погнались за ними. Под Каштаком задержались они немного. Обошли мы их с фланга и тут бы им наклали, кабы не сплоховал командир наш, пожалел их. «Стойте, говорит, ребята, живьем возьмем их, чего губить людей понапрасну. Поеду к ним, образумлю, уговорю, чтоб сдались без боя». Мы ишо отговаривали его, да где там, не послушался. Подъехал он к ним один, а их человек двадцать выехало навстречу. Начал с ними что-то говорить, и вдруг хлоп — выстрел! И повалился с седла командир наш.
Мы сразу же в атаку на них, обозлели и взяли их в работу. Под офицером, который стрелял в Кларка, коня убили и самого его зарубили, да что толку-то: Кларка уж теперь не вернешь.
В доме Кларка шло приготовление к похоронам. Четверо рабочих-красногвардейцев, соорудив в углу ограды верстак, строгали доски, сколачивали гроб. Один из них, сидя на окантованном, гладко обструганном столбе, выдалбливал на нем долотом и полукруглой стамеской фамилию, имя и дату смерти погибшего.