— Да ведь вместе мы с ним, в одной сотне были и за Токмаковым охотились…
— Подожди! — Все еще не выпуская руки Егора, Рудаков поднялся на ноги. — Вот перерыв у них будет, тогда и поговоришь.
— Да уж конечно, пойдем живее, место там захватим, а то на ногах придется стоять, — вишь, все туда поперлись.
Но, к великой досаде Егора, оказалось, что конференция будет проходить при закрытых дверях, поэтому часовые у входа пропускали в школу только делегатов. Все остальные напрасно толпились вокруг крыльца: одни горячились, ругали часовых, а заодно и начальников, другие урезонивали строптивых:
— Чего лаетесь-то? Нельзя, стало быть, и нельзя.
— А почему нельзя, што это еще за секреты такие?
— Военная тайна.
— Какие могут быть тайны, когда конец всему подошел!
— Довоевались!
— Ну, насчет конца-то мы еще посмотрим.
— Товарищи! Чего вы бузите? Что решат там, нам расскажут, давайте-ка лучше расходиться. Нечего мешать людям.
Мало-помалу недовольство улеглось, крикуны угомонились, начали расходиться по своим вагонам и палаткам. Но многие, и Егор с Рудаковым, остались, расселись на завалинке, на песке возле школы.
— Говорят, чехи-то уж в Читу вошли, — заговорил один.
— Говорят, кур доят, — немедленно отозвался второй, — а их шшупают. Им за неделю дороги не исправить да мостов.
— Мы тут целая артель в Курлею собираемся, золото добывать.
— Ононборзинцы коммунию хотят учинить в тайге.
— А что, неплохо задумали, зиму переживут в коммунии, а там видно будет.
— Из нашей станицы почти все по домам думают разъехаться.
— Под расстрел захотели.
— Ничего-о, всех не постреляют.
Часам к двенадцати дня на конференции объявили перерыв, делегаты вышли из школы, подышать свежим воздухом, покурить; их сразу же окружили красногвардейцы, закидали вопросами. Вышел на крыльцо и Чугуевский. Статный, стройный, в новых сапогах и синих брюках-галифе, покатые плечи ловко обхватили скрипучие, желтой кожи ремни, на грудь веером опускалась черная борода, кое-где прошитая ниточками серебристой седины.
Егор как увидел Чугуевского, бегом к нему, с ходу облапил и трижды поцеловал его в губы. Тот сначала опешил, откинувшись, стукнулся головой о стену и, узнав давнего друга, засмеялся:
— Егор!
— Андрюха!
Обрадованные столь неожиданной встречей, оба что-то восклицали, говорили сбивчиво, смеялись да хлопали друг друга по плечам. В школе зазвенел колокольчик, извещающий делегатов, что перерыв пора кончать, и тут Егор вспомнил, о чем хотел спросить старого друга:
— Расскажи-ка, чего там вырешали-то.
— Отчеты заслушали командующих фронтами — Лазо и Баляби на. Второй вопрос был об ограблении банка, решили: создать следственную комиссию и снарядить отряды для розыска бандитов. Ну а враги наши усиленно распространяют слухи, что банк ограбили не анархисты, а комиссары советские.
— Вот гады!
— Третий вопрос был о власти, решено ликвидировать все советские органы: облисполком, Совнарком, Центросибирь и все остальные. Всю полноту власти передать вновь созданному Реввоенштабу, и уж людей в него выбрали, пять человек.
— Кого же избрали-то?
— Ивана Бутина, Николая Матвеева, Сергея Лазо, Фрола Балябина и Дмитрия Шилова.
— Та-ак, ну а насчет, армии что вырешили?
— Это будем сейчас обсуждать, ну, я тут заговорился с тобой, опаздываю, потом расскажу обо всем.
Скрипнув наплечными ремнями, Чугуевский левой рукой подхватил шашку, исчез за дверью.
А Егор долго еще стоял на крыльце, улыбаясь, рассуждал сам с собой: «Ай да Андрей, вышколила его тюрьма-то, прямо-таки и на казака стал не похож. И говорит по-ученому, и ремнями весь перетянутый, дела-а».
Вечером этого дня Егор долго сидел на берегу Ингоды. На западе рдел закат, багрово-алые блики его отражались на зеркальной глади стремительной реки. Егор пришел проститься с Ингодой, завтра ему предстоит покинуть ее, ехать куда-то далеко в тайгу, и кто знает, когда вновь увидит он любимую реку. Все больше сгущаются сумерки, угасает заря, а Егор все сидит на берегу, перебирая в памяти события минувшего дня. Вспомнился митинг, на котором было объявлено решение конференции: борьбу с белыми организованным фронтом прекратить, армию распустить. Перейдя на нелегальное положение, готовиться к дальнейшей борьбе с контрреволюцией методами партизанской войны.
Особенно взволновала Егора горячая, страстная речь Богомягкова; слушая его, Егор думал: а ведь верно, вся война еще впереди. Народ не потерпит власти белых, он восстанет, и мы придем к нему на помощь. Егор уважал своего учителя и тут же на митинге решил про себя, что пойдет за Богомягковым хоть на край света.