— Подожди маленько, дело у меня к тебе есть.
— Какое такое дело? — удивилась Настя, натягивая поводья.
— Насчет Максима хочу спросить, Агеева, как ты любовь с ним крутишь, мужняя жена.
— Да ты в уме? — начиная сердиться, воскликнула Настя. — Али сорока на хвосте принесла тебе гадость какую-то про меня!
— Замолчи лучше, бесстыдница! Думаешь, не знаю, как шла ты с ним вечером намедни! — скороговоркой сыпала Парушка; на побледневшем лице ее отчетливей выступили коричневые рябинки. — Своими ушами слышала, как он про любовь тебе рассыпался, а ты от радости-то гоготала на всю улицу. Радехонька, что нового казака приманула. Мало тебе, суке, работников-то да учителей…
Если бы не оскорбительное слово, Настя рассказала бы Парушке, как было дело, но та брякнула такое грубое, обидное, что Настя взорвалась, дала волю гневу.
— Дура конопатая, вафля! — воскликнула Настя, и в правой руке ее мелко задрожала махрами увесистая плеть. — Нужен мне твой Макся, как на носу чирей! Это тебе он в диво, а я на него, лохмача поганого, и через порог смотреть не желаю. Ишо обзывать всяко вздумала. За такие слова вот как потяну тебя по пестрой-то харе. А ну, брысь!
Настя замахнулась плетью; испугавшись ее, Парушка выпустила из рук повод, отпрянула в сторону. Игренько рванулся вперед. Настя сгоряча огрела его плетью, он лишь хвостом крутнул, прибавил ходу.
Быстрее замелькали мимо придорожные кусты, овраги, заросшие лебедой землянки пахарей на полевых станах.
Утренний бодрящий ветерок освежает разгоряченное лицо Насти, играет концами головного платка, а она никак не может успокоиться, кипит в душе ее злая обида на незаслуженный горький упрек.
«Облаяла ни за что ни про что, — мысленно ругала она Парушку, а затем весь свой гнев перенесла на Максима. — Ведь из-за Макси вся эта канитель произошла. Ах ты мерзавец непутевый. Ну погоди, попадешься ты мне, подлечина, я тебе, с-сукиному сыну, покажу кузькину мать».
Не скоро пришлось Насте повстречать Максима, случай столкнул их на сенокосе.
ГЛАВА X
Работники Саввы Саввича косить начали, как всегда, на дальних покосах, в пади Глубокой. Кроме Ермохи, Никиты и Насти на покос поехали четыре бабы и трое парнишек лет по двенадцати.
Но и с такими косарями дело пошло неплохо: трава нынче уродилась хорошая, дни стояли погожие, ясные, и к концу первой недели сенокоса на пантелеевских делянах красовались четыре островерхих стога и длинный, крутобокий зарод.
Второй зарод метали накануне ильина дня. Грести начали сразу же, едва высохла роса, и, накатав первый длинный ряд валков, Ермоха с Никитой принялись копнить. Работали до позднего обеда и как-то особенно в этот день податливо-дружно. Когда пошли на стан обедать, Настя оглянулась на широкую долину, густо усеянную копнами, подождала шагавшего позади Ермоху.
— Наворошили копен-то, — сказала она, когда Ермоха подошел ближе, — не справимся с ними сегодня, дядя Ермоха? Половину смечем, пожалуй, а остальное завтра.
Замедлив шаг, Ермоха оглянулся на копны, потом посмотрел на солнце и лишь после этого отозвался:
— Многовато. Копен девяносто будет, не меньше. Оно бы можно оставить и к завтрему, погода ясная, да вить ильин день завтра, вот штука-то в чем. Нет, Федоровна, праздник большой, грозный, сроду мы в него не робили, придется сегодня вечерку прихватить, да и поднажать как следует быть. — И на изумленный взгляд Насти, улыбаясь, тряхнул кудлатой головой: — Ничего-о, глаза страшатся — руки делают. Оно эдак-то часто бывает на покосах.
Сразу после обеда стали метать сено в зарод. Копны к нему подвозили с трех сторон. За вилы, кроме Ермохи с Никитой, взялись Настя и еще две бабы. Дружно закипела работа, рубахи стариков и кофты баб взмокли, потемнели от пота, липла к ним сенная труха. Уже закатилось солнце, алой зарей окрасился запад, вечерней прохладой потянуло с устья, когда Ермоха, вытерев рукавом рубахи потное лицо, сказал Никите:
— Кидай веревку, вершить полезу.
Молодая веснушчатая бабенка Акулина, впервые работающая на покосе с Ермохой, закинула на зарод грабли, спросила:
— Кто с тобой еще полезет, дядя Ермоха, неужто один?
— А что же, Илья-пророк, что ли, с неба спустится?
— Да вить одному-то тебе не справиться. Вон сейчас Ульяна возьмется за вилы. Так мы тебя впятером-то умыкаем, с головой закидаем.
— Умыкала ваша бабушка нашего дедушку. Меня, девка, семеро мужиков закидать не могли, а про вас и говорить-то нечего. А ну-ка, держи вилы.