И сразу же на убыль пошла толпа на перроне, казаки, растекаясь вдоль всего состава, устремились к своим вагонам.
Под бравурные звуки оркестра и крики «ура» эшелон аргунцев двинулся из Читы…
Все это на мгновение вспыхнуло и промелькнуло в памяти Егора, и снова перед глазами его Настя.
«Уж сегодня-то свидимся, сбегу, ежели вахмистр не отпустит…»
События этого дня взволновали всех казаков, потому-то среди них и не молкнет ни на одну минуту говор:
— Опять на фронт, значит!
— Мимо дому ехать приходится!
— До нашей станицы от Карымской два часа езды…
— И откуда его черт принес, этого гада… Семенова.
— Уж доберемся же мы до него…
— А время-то какое, пора уже сеять…
— Неделя остается до Егория…
Долговязый, весь какой-то нескладный, Сараев волнуется больше всех, особенно когда поезд стал подходить к станции Маккавеево, где находится и станица и дом Сараева.
— Во-он он, дом-то наш, зеленые ставни, — крепко ухватившись за косяк двери и ни к кому не обращаясь, громко говорит Сараев, — Отец в ограде ходит, ей-богу, отец, кому же больше-то. Не отпустит вахмистр, волк его заешь, а тут пять минут ходу! Бож-же ты мой, восьмой год…
— Плюнь на вахмистра, — басит Молоков, — забеги попроведай, а со вторым эшелоном догонишь, только и делов.
— Забежать, говоришь? — Сараев отрывается от двери, выпрямившись, ошалело-радостно оглядывает казаков и зачастил как из пулемета: — А ить верно! Ах, мать ты моя, матушка, успею со вторым… Ребята, вы там Савраску моего, Митрий, ты уж седло-то мое сохрани… манатки.
— Да хватит тебе, ботало осиновое, ступай живее. Соблюдаем и коня, и манатки твои никуда не денутся.
— Бегу, бегу, — Сараев торопливо надел шашку, одернул гимнастерку, — чича-ас, где шинель-то? Вот она. Я мигом, вахмистру скажите, со вторым, мол…
— Беги живее, эко дуролом какой, непутевый…
Поезд замедлил ход. Сараев спрыгнул, не дожидаясь полной остановки, прямиком через дворы и огороды кинулся бежать, придерживая левой рукой шашку.
В Антоновку полк прибыл перед вечером. Вновь увидел Егор знакомые горы, что с трех сторон окружили поселок, темную полосу леса, а в слитной серой массе домов Антоновки зеленую крышу пантелеевского дома. Казакам приказали разгружать только лошадей, а сами они должны находиться в теплушках, которые подвинут в тупик. На площадке возле тупика для казачьих лошадей уже приготовлено сено и коновязи.
Как только покончили с разгрузкой, Егор бегом к вахмистру, попросил у него увольнительную в поселок часа на два.
— Сходи, — разрешил вахмистр, — да смотри у меня недолго там.
— Слушаюсь!
По улице Егор мчался не чуя под собой ног. Вот и пантелеевский дом. Сердце у Егора заколотилось сильнее, когда открыл он калитку, шагнул в ограду. Все здесь было так же, как и много лет тому назад: те же сараи, амбары, на том же месте сложены поленницы дров, так же рядком выстроились телеги. Бросилась в глаза какая-то неряшливость в ограде, которую Егор заметил даже при свете зари: ворота в скотный двор не закрыты, и от них до самого зимовья ограда засорена сенной трухой и соломой, чуть не посредине ограды огнище, которого тут никогда не бывало, тут же на кирпичах прилажена большая желобча, рядом валяется топор, и все вокруг засорено щепками.
— Что такое, — встревожился Егор, останавливаясь посреди ограды, — не случилось ли какой беды с Ермохой, уж он-то бы не допустил такого.
Егор посмотрел на притихший большой дом, в котором лишь на кухне светилось одно окно, и пошагал в зимовье, где также горел огонек. Еще подходя к зимовью, он услышал там незнакомый мужской разговор, а когда открыл дверь, на него шибануло запахом табака и свежей соломы. Человек десять красногвардейцев расположились кому где пришлось: кто сидя, кто лежа на нарах, застеленных соломой; трое сидят на скамье, разговаривают, дымят табачком-зеленухой.
Один, в защитной гимнастерке, примостился к столу, разобрал и чистит затвор винтовки. На кутней лавке сидит Матрена, опустив на колени жилистые, с узловатыми пальцами руки. Она заметно постарела, осунулась, прядка черных волос, что выбилась из-под ситцевого платка, густо повита серебристыми нитями седины.
Войдя в зимовье, Егор снял фуражку, поздоровался, человека два или три ответили на его приветствие, а тот, что чистил винтовку, покосился на незнакомца, спросил: кто такой?
— Егорушка! — воскликнула Матрена и, подбежав к нему, ухватила за плечи, подтянула его к себе, поцеловала и заголосила.
У Егора от испуга захватило дух, огнем опалила мысль: уж не с Настей ли какая беда?