— Ему что-о теперь, откололся от нас.
— Изменил казачеству.
Богомягкову при помощи Орлова и еще двух-трех фронтовиков с великим трудом удалось восстановить порядок, утихомирить разволновавшихся граждан. Мало-помалу люди успокоились, образумились, один по одному уселись кому где пришлось; постепенно затихая, прекратились их споры.
Хозяин принес из избы и поставил на стол зажженную лампу, так как солнце давно уже закатилось и вечер окутал станицу сумраком. Из-за далеких зубчатых гор на китайской стороне Аргуни величественно выплыла луна. Над головами притихших станичников потянулись курчавые дымки, красными точками замигали самокрутки.
— Советская власть, — вновь заговорил Фрол, — устранила эту вековую несправедливость, теперь землей будут владеть те, кто работал на ней.
— На чем же они работать-то будут? — послышался насмешливый голос из дальнего угла ограды, затененного амбаром. — Разве что баб запрягут вместо быков.
— Ха-ха-ха-ха…
— Об этом позаботится советская власть, — нимало не смутившись, ответил Фрол, — она поможет бедноте встать на ноги, научит обрабатывать землю коллективным трудом.
— Нау-учит носом хрен копать…
— Это как же понимать: коллективный труд?
— По-ученому, значит, машинами.
— Это нам ни к чему, а вот землю поделить — это да-а…
— Отцы наши, деды жили без машин да бога хвалили.
— Конечно, советская власть не всем по вкусу, — не обращая внимания на ядовитые реплики, продолжал Фрол, — да оно и понятно; разве понравится богатому казаку поделиться землей с беднотой? Не по нутру им и новые законы о налогах, когда платить придется с доходности, и то, что власть эта заступается за бедняков, заставляет богачей увеличивать плату за наемный труд…
На западе уже тухла заря, высоко поднялась луна, в ограде стало светло, как в сумрачный день; время подвигалось к полуночи, а Фрол все говорил и говорил: о мероприятиях советской власти, о ее декретах и постановлениях. Речь свою он закончил призывом встать на защиту свободы и революции, против белогвардейских банд атамана Семенова, объявил приказ военно-революционного штаба Забайкальской области о мобилизации в ряды Красной гвардии шести возрастов казаков срока службы 1914–1919 годов. Теперь он уже не сомневался, что его посельщики пойдут за ним без колебаний; так оно и получилось. Приказ о призыве в армию приняли как должное, и вопросы, которые посыпались отовсюду, были уже чисто служивские.
— Когда выступать?
— Где сбор-то будет?
— Коней ковать али нет?
— Чего их ковать, — ежели потребуется, подкуем на месте.
— С харчами как, на дорогу брать из дому?
— Дозвольте спросить, — обратился к Фролу Захар, — моего Кешку тоже захватило, а конь-то его строевой охромел… что и делать теперь, ума не приложу.
— Не беспокойся, Захар Львович, коня твоему сыну дадим.
— Да неужели, казенного, значить?
— Найдем на месте. — Фрол снова поднялся из-за стола. — Товарищи, нам надо сейчас же избрать комиссию из трех человек, которой поручить снабдить лошадьми за счет богатых хозяев всех нуждающихся казаков, призванных и вступивших добровольно в ряды Красной гвардии.
Если бы в это время в ясном небе загремел гром, казаки удивились бы этому меньше, чем сообщению Фрола. Сначала собрание затихло, как степь перед бурей, затем какой-то старик проговорил со вздохом:
— До чего дожили, господи милостивый.
И сразу же по всей ограде зашумело собрание, отовсюду посыпались вопросы, негодующие реплики:
— Это что же такое, грабеж среди бела дня!
— Сроду этого не бывало.
— Дела-а…
— Казак наш, а конь под ним суседов.
— А вопче-то правильно, мы головы свои не жалеем, а вам коней жалко?
— Верно-о.
— Неправильно это, самоуправство, и больше ничего.
— A-а, неправильно, у меня вон двоих берут, а у Коноплева ни одного, это как, правильно?
— Коноплеву эта война нужна как прошлогодний снег.
— Мало ли што, она и мне не нужна, а казаков-то у меня берут, так пусть и Коноплева она коснется.
— Правильно, стребуем коней без никаких! Теперь власть-то нашей стороны держится, хватит вам, поцарствовали.