— Ну, этот, я так считаю, по глупости пошел. — Хозяин налил себе третий стакан, продолжал со вздохом — Трое их, эдаких-то, начитались книжек всяких да газет большевических и тайком от отцов, туда же, за большими. А Ефим, тот уж большевик всамделишный.
После завтрака Мишка заторопился.
— Спасибо тебе, хозяин, за все, а мне ехать пора, догонять своих.
— Что ты, что ты, мил человек, — замахал руками Елгин, — куда же ты на одной-то ноге, тебе и на коня-то не сесть. А потом, я и забыл сказать тебе, пленника-то куда девать теперь?
— Какого пленника?
— А этого, который тебя привел ко мне, зеленоглазый-то урядник.
— Да что ты говоришь! — воскликнул удивленный Мишка.
— Заоблавил я его ночесь, спит в кладовке, нализался самогонки-то до чертиков. Куда теперь его?
— Убить бы его, гада ползучего. — Мишка посуровел лицом, насупился. — Кабы попал под горячую руку, несдобровать бы бандюге. А теперь-то и сердце отошло, да и приказ у нас — эдаких субчиков живыми в штаб доставлять. Придется гнать его в полк.
— Обожди, не торопись, — старик жестом руки приказал Мишке сесть, потеребил бороду. — Надо обмозговать хорошенько, одного тебя как можно отпустить с больной ногой. Посиди-ка здесь да за урядником-то присматривай, а я схожу посоветуюсь кое с кем из наших, дадим тебе кого-нибудь в помощь.
Хозяин куда-то ушел. Мишка сходил в кладовку, посмотрел па спящего Спирьку, вернувшись в дом, тоже прилег на скамью, положив под голову шинель. Хозяйка, дородная, розовощекая женщина лет сорока пяти, управившись со скотиной, теперь прибиралась в доме.
— До чего же худой человек урядник-то энтот, — рассказывала она Мишке, подметая пол березовым веником, — все перевернул кверху дном: и на избу слазил, и в подполье все шашкой истыкал, все чегой-то искал, интихрист проклятый.
— Ничего, тетенька. Мы ему все это припомним.
— Ладом его, беспутного. Плетей бы ему всыпали, да побольше, чтоб и впредь закаялся грабежами займоваться.
В это время в село вступил новый кавалерийский отряд.
По улицам уже разъезжали конники, тарахтели телеги, слышались людские голоса и даже блеяние овец. Три конника заехали в ограду Елгина.
Мишка в момент опоясался патронташем, надел шашку, защелкал затвором винтовки, на недоуменный взгляд только что пришедшего хозяина буркнул:
— Чума их знает, кто они такие, сходи-ка узнай, что за люди. В случае чего… живой не дамся…
Хозяин вышел в ограду, где вновь прибывшие уже спешились, привязали коней к пряслу. Опасливо поглядывая на увешанных оружием незнакомцев, старик подошел к ним ближе, поздоровавшись, спросил!
— Вы кто же такие будете?
— Свои, — за всех отозвался горбоносый осетин в черной черкеске с газырями и барашковой, несмотря на жару, шапке-кубанке с алым верхом, — перви конни отряд товарища Пережогина.
— Та-а-ак, — гладя бороду, протянул хозяин, — значить, супротив белых воюете. Ну-к что ж, проходите в избу.
Двое, переглянувшись между собою и ничего не ответив старику, отправились куда-то на улицу; в дом, следом за хозяином, пошел один осетин, легко, неслышно ступая ногами, обутыми в кавказские сапоги — без каблуков и на мягкой подошве.
Едва поднялись на крыльцо, как в кладовке заворочался проснувшийся Спирька.
— Отворите! — стуча кулаками в дверь, орал он хриплым с перепою голосом. — Отворите… а то и дверь вышибу вместе с колодами.
Из дома, опираясь на винтовку, вышел Мишка. Увидев его, осетин мгновенно преобразился, чуть пригнулся, приняв боевую позу, правую руку кинул на рукоять кинжала.
— Свой это, свой, красногвардеец, — поспешил успокоить осетина хозяин, хлопая по плечу Мишку, — он тут пленного караулит, семеновца, понял? Вот он, полюбуйся!
Хозяин выдернул из пробоя железную затычку, и на пороге кладовки появился заспанный, всклокоченный Спирька.
При виде человека в погонах, с урядницкими нашивками осетин изумленно вскинул бровями и вдруг, сорвав с плеча карабин, завопил визгливым голосом:
— Бели! Сименова! Кончать надо, стрелять будем!
— Но, но, ты, стрелок! — прикрикнул на него Мишка, загораживая собою Спирьку. — Я тебе дам стрелять, попробуй только, вместе с ним поволоку в штаб!
— Зачим штаб, не надо штаб! — сыпал скороговоркой осетин, размахивая карабином и хищно ощерив клыкастые, кипенно-белые зубы. — На двор тащим, резать будим, секим башка будим!