Поначалу советским войскам помогало то, что бой с ними вели лишь передовые отряды чехов, но их силы беспрерывно возрастали, с запада подходили новые и новые эшелоны, и в бой вступали свежие их части, и все-таки измотанные боями красные отряды рабочих героически дрались за каждую станцию, за каждую высоту. Отступая, они взрывали за собой мосты, портили железнодорожные линии и, пока чехи исправляли повреждения, закреплялись на новых позициях и снова вступали в бой.
Тревожной жизнью зажила Чита, когда стало ясно, что советской власти в Чите приходит конец. Множество важных и срочных дел возникло у руководителей области: надо готовиться к отступлению на всех фронтах, распускать армию, а как быть с отрядами интернационалистов? Надо вывозить из города все подлежащее эвакуации, свертывать госпитали, отправлять их куда-то вместе с ранеными. Надо ликвидировать советские учреждения, рассчитать рабочих и служащих, позаботиться о семьях революционеров, уходящих в подполье. Такие и сотни подобных этому вопросов приходилось решать ежедневно и без промедления. В обширном приемном зале бывшего губернаторского дома почти беспрерывно заседали: то депутаты областного Совета, то Совет Народных Комиссаров Забайкалья, то члены Цент-росибири, совсем недавно переехавшие в Читу из Верхнеудинска. Чаще всего эти организации проводили совместные заседания.
На одном из таких заседаний в числе других вопросов было решено: разгрузить читинскую тюрьму, большинство заключенных амнистировать. Рабочим, служащим учреждений, рудников, железной дороги и прочих предприятий выплатить заработную плату имеющимся в наличии серебром и золотом.
В августовский ясный, но жаркий день выпустили из тюрьмы амнистированных арестантов. Вместе с другими анархистами вышел на волю и Спирька Былков. Снова повеселел Спирька, очутившись на свободе. Проходя по песчаной тюремной ограде, посмеивался он, щуря зеленые глаза, по привычке балагурил, оглядываясь на опустевший каземат, «Прощай, наша матушка-тюрьма, сгореть бы тебе дотла. А начальников бы наших лихоманка затрясла».
С привратником, когда тот раскрыл перед ним тюремные ворота, Спирька попрощался самым дружеским тоном:
— Прощай, браток, спасибо тебе за хлеб, за соль.
— Не стоит, — улыбнулся в ответ седовласый привратник-красногвардеец.
— К нам в гости пожалуйте, когда нас дома не будет, — продолжал балагурить Спирька. — А старухе твоей от меня поклон на особицу, пошли ей господи сколько лет на ногах, столько и на карачках покрасоваться.
Тут Спирька даже фуражку сдернул с головы, в пояс поклонился привратнику и под дружный хохот анархистов повел их вдоль по улице. Они еще в тюрьме условились, что после освобождения первым сборным пунктом для них будет Старый базар, туда и повел их Спирька.
Когда на базар заявился и сам Пережогин, там, на бугре возле забора, собралось уже человек восемьдесят его соратников. Остальные или еще не вышли из тюрьмы, или шлялись где-то в городе.
Небритый, заросший сивой щетиной, но по-прежнему бодрый, подвижной, подошел Пережогин к своим сподвижникам.
— Вот что, братва, — начал он, поигрывая металлическим наконечником наборчатого кавказского ремешка, — большевикам капут подходит, дорыпались. Больше мы с ними не якшаемся, хватит. А если кто из вас пожелает к ним, пожалуйста, хоть сейчас же, держать не буду.
— Куда же мы теперь? — послышались голоса.
— Всяк по-своему, что ли?
— Доигрались.
— Навоевались, кончать пора.
— А может, к Семенову податься?
— Тихо! — поднял руку Пережогин. — Дайте мне сказать. Давайте сделаем так: сейчас все вы отправляетесь в город, на весь день и кому куда любо. А к вечеру все, кто пожелает остаться с нами, приходите… — Он помолчал, припоминая что-то, поправил наборчатый поясок. — …Приходите на постоялый двор, что на Уссурийской улице, на углу, знаете? Там и договоримся обо всем, а что нам делать и как быть — это уж моя забота, понятно?!
В ответ нестройный гул:
— Понятно. Все ясно, как день.
Все, поднимаясь с земли, загомонили, заспорили. Пережогин поманил к себе пальцем Спирьку, отошел с ним в сторону, заговорил тихонько, доверительно:
— Я ухожу сейчас. А ты побудь здесь, будут еще подходить наши, объяви им то же самое, что я сказал.
— Ладно.
— Особо никого не уговаривай, не приневоливай идти с нами.