— Новость слыхал, Ушаков?
Мишка перестал скрести коня, спросил:
— Какую новость?
— Завтра опять на Читу-первую подлаживайся. Первая сотня пойдет, пятая и наша третья тоже, при полной боевой.
— Ну и што?
— А то, что опять Красную гвардию разоружать заставят, взводный наш, Орлов, рассказал мне по секрету.
— Вот оно што-о.
— А шибко нам это нужно?
— Да вроде бы и совсем ни к чему.
— Знаешь, што мы надумали с Орловым, да ишо тут наших пятеро: махнуть из полка и домой по чистой. Хватит воевать с рабочими.
— Да я-то с дорогой душой на такое дело, — загорелся Мишка. — Да как сбежать-то?
— Ерунда, проще пареной репы. Сегодня Орлов всех нас, какие согласятся, назначит в конный ночной патруль… И даже документы мало-мальские сварганит, и все в порядке, согласен?
— Буду готовиться…
Лагунов изложил Мишке план побега:
— До Дарасуна доедем все вместе, а там по своим станицам.
В тот же вечер Мишка поговорил с урядником Орловым, договорились с ним ехать вместе до Заозерной станицы, побывать у Мишкиной матери.
Платоновна только что принесла из колодца воды, затопила железную печку и хотела присесть на скамью, но, взглянув в оттаявшее кутнее окно, увидела двух вооруженных казаков, подъехавших к воротам ее усадьбы.
— Миша-а! — всплеснув руками, воскликнула Платоновна и, как была в одном сарафане, кинулась на крыльцо.
Три с половиной года прошло с той поры, как приезжал в отпуск Егор, и четыре минуло, как проводила Платоновна на службу Михаила. И вот теперь, еще не видя его в лицо, она материнским чутьем угадала сына.
— Миша! — только и могла выговорить Платоновна, с плачем протянув руки навстречу сыну. И когда Михаил, бросив коня, подбежал к ней, она упала к нему на грудь, ухватила за папаху, тянула к себе, целовала возмужавшее, опаленное морозом лицо сына.
— Чего же плакать-то, мама, я живой, здоровый!
— Мишенька, и голос-то у тебя другой стал, басистый, как у отца.
— Мама! — спохватился Михаил. — Ведь ты простынешь, идем скорее в избу.
Тем временем весть, что у Платоновны вернулся с войны сын, уже облетела поселок, и в избу к ней начали подходить сельчане. Первым пришел и поздравил казаков с приходом сосед Платоновны, Демид Голобоков. Вместе со старухой пришел родственник Ушаковых Евдоким Дюков, старик Уваров и еще несколько стариков, соседей и родственников. Сафрон Анциферов папахой достал до потолка, здороваясь с казаками, рокотал густым басом:
— Сына моего, Сашку, не приходилось там повстречать?
Казаки еле успевали отвечать, вопросы так и сыпались отовсюду.
— Канитель-то эта, революция, долго ишо протянется?
— Как там в больших-то городах дело обстоит? У нас вот, как прослышим, так порядки-то все хуже и хуже при новой-то власти.
— Слух прошел, землю у нас отрезать собираются да мужиков на нее селить из Расеи, неужто правда?
— Не верь никому, дед, наша земля при нас и останется.
— Вот и я так же думаю, из-за этого с кумом Иваном поспорил.
— А для чего это партиев-то столько расплодилось? Вот как послушаешь, в газетах пишут и Козырь Игнашка рассказывал намедни, — красные появились в Питере, и белые, и черные, и даже серые, навроде волчьей масти.
— Эсеры, дедушка.
— Подождите, братцы, тут нам без бутылки ни за что не разобраться. — Подмигнув старикам, Демид Голобоков взялся за шапку. — Дай-ка, Платоновна, бутыль. Пусть они тут в мастях разбираются, а я к Ермиловне смотаюсь.
Пока Платоновна кипятила самовар, собирала на стол закуску, Демид вернулся с четвертной бутылью самогона.
— Вот оно как получается, — говорил он, извлекая из-под полы тулупа запотевшую, зеленоватого стекла бутыль, — жизнь новая — и выпивка новая. Раньше мы царскую водку да спирт глушили, теперь додумались сами вино делать.
Гости уселись вокруг стола на табуретках и скамьях. Демид наполнил самогоном стаканы, и в это время в избе появился поселковый атаман, все тот же Тимоха Кривой. Бутыль самогона на столе и внешний вид фронтовиков понравились атаману.
— Молодцы, ребятушки, молодцы! — приветствовал он служивых. — Сразу видать, казаки, а не шпана какая-то беспогонная, люблю таких.
У стола потеснились, пригласили атамана, выпили за возвращение казаков, и беседа пошла еще более оживленно и громко.
Атаман, сидевший рядом с Орловым, завел разговор со служивым: