Проводили товарищей по оружию, постояли еще на этом месте, покурили и двинулись дальше.
То же самое повторилось, когда у небольшого островка на Шилке прощались с товарищами из станиц Ундинской, Кулаковской, Новотроицкой. Больше всего поредел отряд на станции Приисковой, когда распрощались с партизанами города Нерчинска, с горняками Балея из прославленной "Золотой сотни". До станицы Заозерной доехали лишь двадцать семь человек, а до Верхних Ключей всего лишь трое — малорослый белоусый Петр Подкорытов, Егор и молчаливый нелюдим Степан Дюков. Шел уже третий день, как выехали они из Сретенска. Время подходило к полудню, когда подъезжали к родному селу. На подъезде к старой березе, памятуя обычай отцов и дедов, перевели коней на шаг и, сняв папахи, помахали ими старухе.
Первым, кого увидел Егор, подъехав к своей избушке, был дед Ермоха в неизменном своем ергаче, козья доха его висела тут же на колышке. Старик только что приехал из лесу с дровами, аккуратно уложил их в штабель, а коней еще и выпрячь не успел, как увидел Егора.
— Дядя Ермоха! — Егор, спрыгнув с коня, обнял старика, а из дому, торопливо надевая в рукава ватную кацавейку, уже спешила Платоновна. Она заметно постарела за эти годы, а в прядке волос, что выбилась из-под платка, седины прибавилось, и морщинки в уголках глаз лучиками протянулись к вискам.
— Егорушка, родной! — И радуется-то она, и в глазах уж испуг и слезы. — С ружьем таки, неужто снова…
— Нет, мама, насовсем приехал, кончилась война. А винтовка, так это на всякий случай. Вы-то как, все живы, здоровы? Настя-то где?
— Нету, Егорушка, Насти, не приехала ишо. Ой, да что это мы, идемте в избу. Наташку-то я одну оставила, не упала бы. А Гошка в школе, придет скоро.
А у Егора и свет померк в глазах, и радости от встречи как не бывало. Сняв с плеча винтовку, молча прошел он за матерью в избу. И даже избушка на сей раз показалась ему меньше, чем была раньше, словно усохла она зa эти годы, глубже вросла в землю. И дочку свою двухлетнюю Наташу увидел Егор, сидит на гобчике с самодельной из лоскутков куколкой в руках, таращит на "чужого дядю" глазки цвета спелой черемушки, бровки словно нарисованы черной тушью, а на пухлых щечках будто розовые лепестки пристали. Глянул на нее Егор, и сердце заныло сильнее — вылитая Настя. Он сунулся было к ней на руки взять, да вовремя спохватился: нельзя с холоду. Раздевшись, шашку свою повесил на тот же бороновый зуб, вбитый в стену около двери, где всегда висели отцовская шашка и нагайка.
Платоновна, ног под собой не чуя от радости, уже и стол накрыла голубой клеенкой, и самовар поставила, и, понимая душевное состояние сына, уверяла:
— Жива она, Егорушка, уж бабка-то Онисья мимо не скажет, хожу к ней ворожить на картах. Лучше-то ее здесь никто не ворожит. Дня три всего как была у нее, про тебя ворожила: "Жди, говорит, Платоновна, скорая дорога ему в собственный дом". Как в воду глядела. И про Настю: жива она, при больной постели находится.
Зашел Ермоха, раздеваясь, понял, о чем речь, и тоже принялся успокаивать Егора:
— Приедет, куда она денется. Письмо-то от нее пришло осенесь из Благовещенского городу, а ить это не ближнее место! К тому же и езда теперь по железке не приведи господи какая.
Егор и сам понимал это и, как ни тяжко было на душе, пересилил себя, смирился с мыслью:
— Ничего не поделаешь, будем ждать.
Утешало Егора то, что хоть дети-то его при нем теперь. Наташа и родилась без него, и впервые в ее недолгой жизни сидит на руках отца. Она уже не чужается его, ручонками к нему тянется и головкой приникает к груди. Это маленькое, такое дорогое, родное существо словно отогрело Егора, и на душе у него посветлело, и мрачные мысли улетучились.
"Приедет наша мамка, приедет", — мысленно уверяет он сам себя, невпопад отвечает Ермохе. Старик сидит рядом все такой же жилистый, крепкий как дуб, годы словно не касались его, пролетая мимо. Повеселевшая и вроде помолодевшая Платоновна хлопочет в кути, украдкой посматривая на сына, на внучат.
А Егор насмотреться не может на дочку, твердой, загрубелой рукой гладит мягкие, заплетенные в косичку волосенки, другой рукой привлекает к себе сына. А тот, придя из школы, уже приобвык, ознакомился, рассказывает отцу:
_ А в школе у нас икону сняли, унесли куда-то. Дядя Федор приходил потом в класс, ишо с ним два старика, ругали Миколая Иваныча шибко. А назавтра много учеников не пришло в школу.