Егор, смутившись, пожал плечами: не помню.
— Кончайте, товарищи, кончайте, — Воронов постучал по столу карандашом, — пора выходить. Запомните, как договорились: зерно на семена мы просим взаймы, выдадим расписки, что осенью вернем полностью. Если удастся, как задумали, это будет великое дело. Обеспечим бедноту семенами. Надо убедить хозяев, ведь не звери же они. Ну, конечно, чтобы никаких грубостей, нажимов. Понятно?
— Понятно!
— А ежели который, контра заядлая, заартачится, в зуб ему глядеть?
— Убедить надо словами.
— Черт его убедит, такого вот, как Тит Лыков. Да мало ли их у нас эдаких подобных!
— Можно доказать и Титу, а чтобы приказать им, этого нельзя.
— Знаешь что, Игнат Фомич, ослободи меня от комиссии этой. Назначь заместо меня хотя бы Степана Трубина, человек он обходительный, грамотный. А я, сам знаешь, какой нервенный и не привык с буржуями ласкаться.
— Ничего-о, со мной пойдешь, я разговаривать с ними буду.
— Рази што так.
С Егором пошли бородач Лаврентий Сутурин и давний друг его и сосед Алешка Голобоков. В конце девятнадцатого года он сбежал от белых к партизанам и домой заявился лишь двумя неделями, раньше Егора.
Денек сегодня такой же, как и вчера, ласковый, солнечный; глянцевито блестит в улице накатанная за зиму дорога; чей-то работник уже едет из лесу на четырех лошадях; сани бесшумно скользят по обледенелой дороге; бревна постукивают на ухабах. Из соседней улицы гулко доносится дробь ручной молотьбы, в другом месте тарахтит веялка.
Участок Егору достался большой — две крайних улицы.
— С кого начнем? — спросил он, когда они вошли в первую улицу.
— Давайте с Ивана Евдокимовича, — предложил Алексей. — Человек он хороший, согласится.
Хозяин, сивобородый человек лет пятидесяти, встретил сельчан приветливо:
— Проходите, садитесь, служивые. С приходом вас.
— Спасибо.
— Старуха, давай-ка самовар живее!
— Спасибо, Иван Евдокимович. Только вить некогда нам, по делу мы к тебе.
— По делу? Что это за дело такое?
— Насчет семян, Иван Евдокимович. Пришли попросить у вас взаймы до осени пшеницы сто пятьдесят пудов.
— То ись как это взаймы, кому? — дивясь неожиданной просьбе, хозяин повел глазами по лицам пришедших.
— Сельревкому, Иван Евдокимович, в общественный амбар. Документ выдадим форменный, а осенью вернем все сполна.
— Та-ак, — согласно кивнул хозяин, гладя бороду. — Оно, конечно, бывало у меня такое, выручал людей. Только вить хлеба-то у меня, можно сказать, в обрез. Для себя-то хватит, а лишнего почти что нет.
— Э-э, не прибедняйся, Иван Евдокимович, уважь нашу просьбу, — убеждающе заговорил бородач Сутурин. — Сделай доброе дело, убытку не понесешь никакого. А люди тебя благодарить будут за выручку, и власти угодишь. Власть народная, она добро помнит и в случае беды какой заступится и зазря в обиду не даст.
Бородача дружно поддержали Егор с Алексеем, и хозяин, подумав, согласился:
— Ну что ж, раз такое дело, пишите сто пудов. Больше-то не могу.
— Спасибо, Ивап Евдокимович, завтра мы подъедем за пшеницей и документ тебе выдадим.
— Хорошо для начала, — ликовал Егор, когда все трое вышли на улицу. — Ежели так и дальше пойдет, будут у нас семена.
Неплохо получилось и во втором доме, и в третьем. Когда подходили к дому Тита Лыкова, в списке Егора ужо значилось двести пудов пшеницы и сорок пудов ярицы.
Большой добротный дом Лыкова выделялся красивыми, сверкающими белизной окраски наличниками. Только у него одного дом был покрыт железом и выкрашен ярко-красным суриком.
— В гробу, видеть бы этого подлеца, — сквозь стиснутые зубы процедил Алексей, — чем идти к нему выпрашивать милости, спину гнуть перед контрой.
— Ничего не поделаешь, Алеха. Мы же для большого дела стараемся. Раскланиваться перед ним не будем, поговорим по-человечески.
— Послушается он нас, как же! Помнишь, как он меня обжулил с конем-то? Мало того, что Рыжка моего захапал, еще и отрабатывать мне пришлось в придачу.
— Знаю, Алеха. Знаю, что Козыря, Сашку Анциферова и Мельникова он же угробил — выдал их карателям. Но об этом пока помалкивай, придет время, припомним ему и Рыжка твоего, и ребят наших расстрелянных. Сейчас только о пшенице разговор поведем, о другом — ни гугу.
В дом к Титу заходить им не пришлось. Когда зашли в ограду, он уже шел им навстречу с гумна, на ходу охлопывая рукавицей приставшие к стеганке пшеничные остья и мякину. С гумпа доносился стукоток работающей веялки. Больше десяти лет прошло с тех пор, как Егор видел Тита Лыкова в последний раз. Казалось, время щадит бывшего атамана Верхних Ключей, лишь бороду ему подморозило сединой, а вид у него по-прежнему молодцеватый, и одежка сидит на нем ладно. Новехонькая стеганка подпоясана сатиновым кушаком, подвязки на унтах блестят медными колечками, на голове шапка из лисьих лап, наушники ее схвачены наверху голубой лентой.