Солнце подходило к полудню, когда из сельревкома вышел Воронов. Ему не до праздников. В сельревком пришел он утром чуть свет, при свете керосиновой лампы прочитал бумаги из волревкома, по записям кладовщика подбил на счетах итоги поступившего в общественный амбар семенного зерна. Выйдя из переулка, Воронов увидел идущего ему навстречу Клима Голютина. Выпивоха Клим был одним из самых горемычных бедняков, батрачил у богачей, но всю гражданскую войну прослужил атаману Семенову. Ушел бы и за границу, да попал в "плен" к партизанам и вскоре очутился у себя дома.
Клим был под хмельком и одет по-праздничному: на голове серая папаха со вмятиной от кокарды, форменный казачий полушубок, на ногах сапоги, шаровары с лампасами и при шашке. Увидев председателя, он подхватил, как положено, левой рукой шашку, двинулся ему навстречу и, не доходя четырех шагов, встал "во фронт": правую руку к папахе. Воронов хотел было отругать "боевого казака" за его чудачество, но, хорошо зная, что это за человек, сдержался.
— Ты чего вытворяешь, чадо мамино? — сказал он, начиная серчать.
Клим слов не расслышал, гаркнул, держа руку под козырек:
— Здравия желаю, восподин председатель!
Тут уж смех разобрал председателя.
— Ну, Климка, плачет по тебе нагайка, ох и плачет! Ты чего это, холера тебя забери, шашку-то нацепил, воевать собрался?
— Никак нет, восподин председатель!
— Не восподин, дурья твоя голова, надо говорить — товарищ председатель. Ступай домой, разоружись и лампасы отпори, понял?
— Лампасы отпороть, — удивился Клим и опустил руку. — Дык я не казак, по-твоему? Отцы наши, деды…
— Ты мне брось антимонию разводить про отцов да про дедов. — Воронов посуровел. — Нету у нас теперь казаков, мы еще в семнадцатом году отказались от звания казачьего, понял?
— Я не согласный.
— Не согласный? Опять воевать пойдешь против власти народной?
— Нет, не пойду.
— То-то! Жить как думаешь? Хлеб-то сеять собираешься?
— Схожу к Захару Еремеичу, ежели выручит семенами под работу, посею. У меня и пар одинарный есть на Вусь-Баранихе, братан Яков спахал мне лонись. Спарюсь с Яковом и посею, ежели семян разживусь.
— К Захару пойдешь? А почему не в сельревком? У нас свой семенной фонд, снабдим семенами всю бедноту. Ты что, не слыхал, как наша власть о бедноте заботится?
— Слыхал. — Глядя в сторону и чему-то улыбаясь, Клим отрицательно покачал головой: — Нам из этой фонды нельзя брать.
— Почему нельзя?
— Старики говорят, что ворованное да грабленое принимать — грех великий.
— Ворованное? — удивился Воронов. — Кто это тебе набрехал?
— Люди видели, как вы у Тита Иваныча всю пшеницу выгребли и самого избили.
— Врут они, Клим, — вскипел Воронов, сдерживая заклокотавшую в нем ярость. — Врут, сволочи! Никто Тита не бил, пшеницы у него взяли взаймы — двести пудов, до осени. Осенью отдадим.
— Врешь, поди?
— Не веришь председателю ревкома, а врагам нашим, кулакам, веришь?
— И не враги вовсе, обыкновенные старики.
— А что эти обыкновенные старики на большевиков наговаривали, когда к белым тебя спровадили, забыл? А вот наши в плен тебя забрали вместе с другими казаками — так пальцем вас не тронули, распустили по домам с миром. Или тоже забыл?
— Нет, не забыл. Что верно, то верно. Винтовки у нас поотобрали, и больше ничего.
— То-то и есть. Иди домой и — что тебе будут нашептывать про большевиков — не слушай! Врут они, подлецы! А завтра приходи в ревком, запишем, сколько у тебя земли приготовлено и сколько семян потребуется.
— И дадите?
— Обязательно. Всех нуждающихся наделим семенами.
— А казаков, какие у Семенова служили?
— У нас теперь нету казаков, Клим. Все мы граждане республики нашей, и, если ты, бедняк, нуждаешься в семенах, выручим. Мы на вас зла не держим, так вот и говори всем бывшим семеновцам.
— Ну ежели так, приду к тебе завтра.
— Приходи. В эдаком-то виде не шляйся по улицам. Увижу еще раз, шашку отберу и этой же шашкой лампасы твои спорю к чертовой матери. Ступай!
— Слушаюсь, восподин председатель!
Клим натренированно сделал пол-оборота налево и, все так же придерживая левой рукой шашку, четко, как на параде, потопал строевым шагом.
Воронов лишь головой покачал, глядя вслед Климу. "Враги наши действуют, — рассуждал он сам с собой, — а мы ушами хлопаем, дальше носу ничего не видим. Завтра же надо собрать партизан наших".
…В тот день вечером Воронов получил из волревкома почту, пачку газет. Газеты приходили редко, и о том, что происходило в республике и за рубежом, в селах узнавали с большим опозданием. В Чите, оказывается, прошла краевая конференция большевиков Дальневосточной республики и открылось Учредительное собрание ДВР.