— Ха-ха-ха… стулом!
— От Макарки станется!
— Враки это, — сдерживая улыбку, заговорил Воронов. — Враги наши распускают про нас всякие небылицы. Такое наговорят, семь верст до небес и все лесом. Да что тут далеко ходить, у нас что происходит? Раззвонили по всей волости: большевики в Верхних Ключах человека ограбили, а самого, мол, избили насмерть. Вот до чего дошло! А все почему? Вон сколько нас — партизан, активистов, а живем себе спокойненько, ушами хлопаем, дальше своего носу не видим. Бдительность надо проявлять, товарищи. Всякие такие разговорчики пресекать, правду разъяснять народу.
К чему нас товарищ Кубяк призывает? Трудностей перед нами всяких полно, это верно, разруха кругом, голод надвигается, нужда во всем. Но голову вешать, паниковать не будем! — Он повысил голос и даже кулаком по столу пристукнул. — Не будем! Ведь главная-то трудность позади, власть-то мы завоевали, с войной, с врагами справились. Одолеем и разруху эту, ежели бороться с нею будем вон как рабочий класс. Вот с кого надо пример брать. Нам-то в селах, что ни говори, легче живется. Хлеба нет, на картошке проживем, а у них ведь и этого нет. За один паек работают люди и плату за труд свой не требуют.
И долго еще говорил Воронов. А когда он заговорил о том, что розданное семенное зерно должно быть полностью посеяно, один из сидевших от него неподалеку тяжелехонько вздохнул:
— Посеять-то посеем, а вот как прожить до нового? Ума в голове нету.
Сказал и как мешок развязал, посыпались реплики:
— Сам давно об этом думаю.
— А у богачей наших теперича и под работу хлеба не выпросишь.
— Не дадут. В работники-то по выбору берут — тех, кто к новой власти привержены, у кого сын в комсомол вступил, ни за што не возьмут.
— В город пошел бы на заработки, а толку што? Сам будешь кормиться пайком, а семья как?
— Так неужто и выходу у нас никакого нету? Игнат Фомич, ты как на это смотришь?
— Выход-то есть. — Воронов, усмехнувшись, разгладил усы и огорошил сельчан ответом: — Коммуну организуем!
— Коммуну?
— А что это такое?
— Навроде Алтагачанской, что ли?
— Да нет, хозяйственная коммуна, чтобы работать одной артелью. Скот, кони, посев — все будет общее.
— Как у цыган на таборе? Веселая житуха будет.
— Не зубоскаль, Иван, тут дело серьезное, — вновь заговорил Воронов. — К этому нас и партия призывает, и в газетах пишут — появились эти коммуны в Кондуе, к примеру, и в других местах. Даже в нашей станице, в Ольховке, есть коммуна.
— Что же она даст людям?
— То, что людям жить легче станет и прибыльнее. Вот мы, к примеру, организуем коммуну, хлеба раза в четыре больше посеем, это раз.
— Ого!
— Ничего не "ого", а так и будет. Во-вторых, у нас и на пашне людей хватит, и на заработки послать кого-нибудь можно.
— За паек работать?
— Нет, хлеб добывать на еду. К примеру, известку жечь, у нас мастера по этому делу есть, а камню-известняка полно.
— А ить верно, — поддержал председателя Софрон Анциферов. — До войны у нас выжигали ее, даже мне приходилось. Ежели послать на это дело человека четыре-пять да пару конишек им дать, нажгут известки возов десять, а то и больше.
— Да, с известкой на Газимур, на Аргунь перед пасхой — черпанули бы хлеба.
— В такое время бабы на известку как мухи на мед. Ведерко зерна каждая найдет, хоть из последнего.
— А летом деготь гнать, тоже дело выгодное.
И такой оживленный разговор вскипал при этом, словно вопрос о создании коммуны был уже решен окончательна.
Кончились разговоры тем, что решили произвести запись желающих вступить в коммуны. Первым записался в нее Воронов, затем Егор, Алексей Голобоков. Подумав немного, потеребив бороду, решительно махнул рукой Сутурин: "Пиши меня".
Еще двое записались. Воронов, держа наготове карандаш, повел глазами по рядам притихших партизан.
— Семь человек записалось, кто еще? Дядя Софрон, ты как смотришь на коммуну?
Разглаживая широченную, во всю грудь, сивую бороду, Софрон пожал плечами, хмыкнул:
— Чего на нее смотреть, дело хорошее! Я и не против, но подумать надо, с домашними посоветоваться. А записаться недолго, за мной дело не станет.
Поддержали Софрона еще несколько человек: