Выбрать главу

Золотарев напрасно ругал Михаила, не по его вине в селе поднялась тревога. Как выяснилось позднее, произошла она так: заговорщики, без шума сняв часовых, овладели батареей, перебив офицеров, захватили штаб, а войскового старшину решили взять живьем. Стрельников с группой казаков был уже в ограде дома, где он квартировал, как в селе поднялась суматоха: в 6-й сотне взвыла сигнальная труба, в разных местах захлопали выстрелы. Взбежавший на крыльцо Стрельников и в дверь постучать не успел, как из дома в шинели, накинутой на плечи, с наганом в руке вышел сам войсковой старшина.

— Что за шум? — только и успел он спросить.

Стрельников облапил его сзади за руки, и тут случилось непоправимое: одни из казаков вскинул винтовку и с одного выстрела уложил насмерть обоих — офицера и Стрельникова. Казаки на руки подняли Стрельникова, понесли в околоток и не донесли. Организатор переворота Илья Стрельников, которого намечали в командиры полка, скончался на руках казаков, не приходя в сознание.

К восходу солнца все было закопчено, затихла стрельба. В селе задымили трубы, в улицах, оправившись от испуга, стали появляться жители. Взбудораженные происшедшим, казаки разъезжались по сотням, обрывая погоны, прикалывая алые ленты — на грудь гимнастерки, на рукав, на фуражку взамен оторванной кокарды.

В 3-й сотне, где служил Михаил, не выбыло из строя ни одного человека. Все они, привыкшие к боевой готовности, заняли привычные места в шеренгах, выравнивали ряды. Перед слитным строем их гарцевал на вороном офицерском коне урядник Чупров. Писменов назначил его временно командовать сотней.

— Сотня-а, слушать мою команду! — Несказанно польщенный оказанным ему доверием, он, пряча в рыжих усах довольную улыбку, сдерживая затанцевавшего под ним Воронка, держал к казакам речь: — Товарищи! Как мы теперь, значить, не беляки-семеновцы, а сознательные красные казаки революционной армии. А поэтому все прежние погоны, кокарды и всякие там чины, звания отменяем начисто. Командиры у нас будут выборные, называть их будем просто; товарищ командир полка, командир эскадрона и так далее. Командиром полка у нас сейчас товарищ Писменов, от его приказ: выступить сейчас же и следовать на Уров, где нас ждут наши товарищи красногвардейцы и, значить, товарищ Журавлев. По дороге, значить, остановку сделаем, митинок проведем, чтобы командиров утвердить, а какие, значить, не по душе нам, то и новых изберем, понятно? Вопросы будут? Нет? Тогда выступаем. — И, приподнимаясь на стременах, по-командирски зычно повысил голос: — Сотня, смирно-о! Справа по три, за мной, ма-арш!

На луговине за поскотиной остановка в ожидании, пока подойдут другие эскадроны; казаки по команде «вольно» спешились, сбиваясь кучками, занялись разговорами, куревом. В это время мимо них, в окружении конного конвоя, гнали арестованных харченов-батарейцев. Казаки люто их ненавидели за мародерство и жестокие расправы с населением. Поэтому-то теперь, глядя на понурые, с опущенными головами фигуры семеновских наймитов, никто не пожалел их, не сказал доброго слова о них, хотя все понимали, что суд будет скорый и беспощадный. Лишь один из казаков проговорил со вздохом:

— Это куда же их? Неужто на расстрел?

В ответ послышались негодующие голоса:

— А чего же, в зуб им смотреть?

— Хватит им тиранить да грабить мирных жителев!

— В Доно-то что они вытворяли, казнители проклятые. Палачи, с желаньем шли расстреливать да пороть стариков тамошних!

Вскоре раздалась команда «По коням!», и полк, эскадрон за эскадроном, двинулся в поход. Когда выехали за поскотину, Михаил вновь увидел арестованных, колонна их маячила далеко впереди, там, где дорога полого поднималась в гору. Но вот все они свернули с дороги влево, и в ту же минуту над их толпой, словно короткие вспышки молний, засверкали клинки. Понял Михаил: суд над белыми наймитами свершился, и казаки, не желая тратить патроны, рубят их шашками.

Полк проходил тем же проселком, мимо порубленных харченов. Все они, двадцать восемь человек, лежали неподалеку от дороги, истекая кровью.

А день разгорался такой чудесный, так ласково пригревало солнышко с голубого, без единого облачка, неба, серебристую трель сыпали жаворонки. Такой же, как небо, голубел по обе стороны острец, искусно расцвеченный желтыми маками и розовыми гребешками дикого клевера. Все вокруг цвело, благоухало, и диким казалось, что здесь, среди этой прелести, только что разыгралась кровавая бойня. Казаки, вопреки своим обычаям, даже не раздели порубленных ими батарейцев, так и лежали они в новехоньком обмундировании, алея лампасами и погонами на залитых кровью гимнастерках. Конь Михаила, чуя кровь, тряс головой, фыркал, прядал ушами. Казаки перекидывались словами: