— Может, подаваться начнем помаленьку к стану этому? — предложил Федотов.
— Нет, — упрямо тряхнул головой Егор, — рано ишо, можем на разъезд белых нарваться. Подождем, когда хозяин будет на стану, а без него-то неудобно.
— У него, может, и хлеба-то одна коврига?
— Там видно будет.
На полевой стан Егор с друзьями пришли уже в сумерки. Позади них над сопками рдела узенькая полоска зари, на стану горел костер. Озаренные его светом сидели пахарь — русобородый человек, в соломенной, почерневшей от времени шляпе — и чернявый мальчуган лет десяти. При виде незнакомцев оба поднялись с земли. Мужик, окинув пришельцев внимательно настороженным взглядом, ответил на их приветствие.
— Не бойся нас, дядя, сказал Егор, — мы люди свои, идем издалека, устали, проголодались. Разреши нам переночевать здесь у тебя. А если хлебушко найдется, удружи, будь добр.
— Бояться-то нам чего вас? Вы не разбойники, да и грабить-то у нас нечего. Садитесь к огоньку, погрейтесь, к ночи-то свежо станет.
В котле забурлила, вскипая, вода, мужик бросил в нее щепоть толченой чаги, подержав котел над огнем, приказал сыну:
— Тащи сюда чашки, хлеб да соль захвати, чеснок. — И, поставив перед пришельцами котел с горячей чагой, продолжал: — Ночевать-то останетесь, так нам еще лучше, веселее будет. А вот с харчами-то у нас не густо — всего две ковриги хлеба! Придется разделить их надвое, одну сейчас съедим, а другую утре. А потом уж бог даст день, даст и пищу.
Пахарь, назвавшийся Савелием, на дощечке топором изрезал пучок чесноку, густо пересыпал его солью и до влажности размял топорищем. Большую ржаную ковригу он разрезал на четыре части, три отдал гостям, четвертую разделил с сыном.
— Кушайте на здоровье, чесночку прихватывайте, шибко он для здоровья пользителен. Маловато хлеба-то, да что поделаешь: чем богаты, тем и рады.
— Спасибо, дядя Савелий!
— На здоровье!
Никогда еще Егору ржаной хлеб не казался таким вкусным, как в этот раз. Савелий только головой покачал, глядя, как быстро управились его гости с едой, вслух же сказал другое:
— Для спанья-то палатку возьмем с телеги, свернем ее вчетверо, вот и ладно будет. Под головы хомуты положите, седелки, а вот сверху укрыться-то будет нечем! У нас, окромя подседельника да шубы, какой сами укрываемся, ничего больше нету! Холодновато вам будет?
— Ерунда, вить не зима же. А нам только бы уснуть, то и холод нипочем!
— Да время-то оно теплое, петровки!
Утром хозяин поднялся чуть свет, разбудил своих постояльцев. Проснувшись, Егор увидел над сопками с востока бледный, чуть подрумяненный зарею рассвет и белую полосу тумана вдали под горой. На стану уже горел костер, над ним на тагане висел котел с водой. Хозяин укладывал на телегу мешки с овсом, сына послал за лошадью. Поеживаясь от утренней прохлады, друзья поспешили к огню, туда же подошел хозяин.
— Вот что, ребятушки, — заговорил он, обращаясь к Егору. — Вы, как я догадываюсь, к своим пробираетесь, к красным то есть?
Егор, держа над огнем протянутые руки, удивленно вскинул на него брови:
— С чего это ты взял, дядя Савелий?
— Соображаю, глядя на вас! На семеновцев вы никак не походите, и одежонка на вас… И ноги порапеные! Сразу видать, что в передряге большой побывали.
— Выдумываешь, дядя Савелий.
— Да вы меня не стесняйтесь, у меня у самого два братана в красных обретаются.
— Фамилии-то их как?
— Перфильевы.
— Есть в нашем полку Перфильев, в третьем эскадроне, имя его вот не помню, чудное такое, какие редко и встречаются.
— Пимон. Рыжие усы, ростом чуть меня повыше.
— Верно, Пимоном зовут его. Ну раз такое дело, то уж откроемся. Угадал, дядя Савелий, к своим пробираемся. А уж в передряге-то побывали в такой, што и вспомнить страшно, — и тут Егор рассказал о том, что произошло в пади Тарской, как из полутора тысяч расстрелянных белыми карателями только вот им троим удалось уйти от смерти!
Кончил Егор, и зловещая тишина воцарилась у костра, только вскипевшая вода бурлила в котле да потрескивали, разгораясь, дрова, ярким пламенем освещая сидящих вокруг, притихших людей. Потрясенный страшным рассказом, старик словно окаменел, полными ужаса глазами смотрел на Егора. Молчали и недавние смертники. Егор, сгорбившись, обхватив руками колени, смотрел Мимо костра, и чудилось ему, что тени погибших витают над ним. А в глазах — Тарская, вагон, откуда вместе с другими кинулся он навстречу смерти, штыки карателей, залпы, тела убитых, стоны, кровь, Раздобреев с окровавленной доской в руках! Дрова потрескивают в костре, а Егору слышится — хряст, хряст от ударов доской Раздобреева…