Отряд у Жигалина получился боевой, дружный, хотя и очень разнородный по составу: тут и пехотные командиры Красной Армии, горняки черемховских угольных копей, казаки и моряки. Многие из них и на коне-то ехали впервые, мучились от неуменья сидеть в седле, нараскоряку ходили к концу дня на биваках. Больше всех страдал от этого чех Бурынь, бывший начальник штаба пехотной дивизии, человек громадного роста, грузный, широкий в плечах. Жигалин и коня подобрал под стать Бурыню: большого, донских кровей. Садиться на дончака помогал Бурыню Григорий Чепизубов — забайкальский казак Улятуевской станицы, он же и учил незадачливого всадника правилам верховой езды. Однако советы Чепизубова плохо осваивались Бурынем; при езде рысью он, держась за поводья обеими руками, откидывался назад, нелепо колыхался всем телом и часто спешивался, предпочитая идти пешком. А когда отряд переходил на рысь, бежал рядом с конем, держась за стремя. В это утро Бурынь рассмешил весь отряд, вздумав сесть на коня с пня без помощи Чепизубова. Жигалин видел, как он. возвышаясь над конем, ухватился за луку и, зацепив ногой за вьюк, кулем перевалился через седло и плюхнулся в мокрый от росы песок.
— Не можна так ехать, совсем не можна! — чуть не плача с досады, бормотал он с ударением на последнем слоге, отряхиваясь от песка. — Товарищ Яков, устрой мени, пожалуйста, какой-нибудь паршивый повозка!
— Нельзя, товарищ Бурынь, какая же езда на повозке в тайге! Там и дорог-то нету никаких. Ничего-о, привыкнешь, дело это нехитрое.
В пути Бурынь ехал рядом с Жигалиным, слушал наставления Якова, пытался подражать его посадке на лошади, а тот, с детства приученный к седлу, сидел в нем как впаянный. Когда переходили на рысь, он, чуть клонясь вперед и слегка приподнимаясь на стременах, оглядывался на Бурыня, пояснял:
— Вот так надо, во! Оно и коню легче, и самому хорошо!
Поднялись на небольшой, заросший молодым березником перевал, откуда видно деревеньку, две улицы которой растянулись вдоль речки. Здесь в ожидании высланного вперед разъезда Яков остановил отряд, в полевой бинокль принялся рассматривать деревню и ее окрестности. Люди спешились, разнузданные кони щипали молодую травку, зеленевшую по обе стороны дороги, влево и вправо от нее молодые кудрявые березки утопали в сплошном цветении багульника, пряным ароматом которого был густо напоен воздух.
— Эка, паря, дух-то какой от багулу приятственный, прямо-таки мед! — заговорил Чепизубов, с конем в поводу подойдя к Жигалину. — И до чего же его много везде. Куда ни глянь — вся тайга как в заплатах розовых!
— Угу, — мотнул головой Жигалин, продолжая оглядывать в бинокль уходящую вдаль широкую падь.
Чепизубов, оглянувшись на соотрядников, загораживаясь от них конем, тронул Якова за рукав гимнастерки:
— Слушай-ка, Яков Палыч, как фамилия того тонконогого в галифах? На сивом-то коне который?
— На сивом коне? — оторвавшись от бинокля, переспросил Яков. — Срывцев его фамилия, а что?
— Врет он, подлюга! Офицер он, сотник, в нашем Первом Читинском полку был, в четырнадцатом году у нас появился. Меня вскоре ранило тяжело в бою под Бродами, а после госпиталя во Второй Аргунский полк перевели, так что я с ним недолго побыл, а обличье его запомнил очень даже хорошо, фамилию только забыл… Такая еще простецкая вроде Петров, Прокофьев, но не Срывцев!
— Черт его знает, — пожал плечами Жигалин, — по документам-то Срывцев, рекомендация из штаба дивизии. А про офицерство его мне и Мурзин говорил.
— А ты ихним рекомендациям не шибко-то верь. Они, эти всякие подобные контрики, и в штаб пробраться могут.
— Все может быть, так что присматривать надо за ним.
— Обязательно даже, я с него глаз не сведу. — И, помолчав, заговорил о другом: — Ночевать-то где будем?
— В деревне придется.
— Зря. Вон какая благодать кругом, самая ночевка в поле, где-нибудь у речки, милое дело! Кони бы рядом с нами, да и сами в кучке — в случае тревоги какой, хлопот меньше.
— В деревне-то мы сами сыты будем и копей овсом накормим. Экономить надо, продуктов-то у нас не густо.
— Тайга прокормит в случае чего.
— На тайгу, брат, надейся, а сам не плошай.
И дальше в пути, где только представлялась возможность, норовил Яков ночевать в селах, экономя запас продуктов, а коней надоваливая овсом. В селах много понаслышались путники о крутом характере своенравного Витима, и на третий день похода увидели его воочию, залюбовались рекой, сгрудившись на крутом яру правобережья.