— Да ладно уж, чего там… — Не привыкший к таким похвалам, Рязанов, смущенно улыбаясь, отводил глаза в сторону, зато Спирька тараторил без умолку, стараясь как можно подробнее рассказать про свое геройство. И тут Макар увидел подъехавшего к нему писаря Матафонова. На Мишке новехонькая, защитного цвета фуражка, а за плечами уже не берданка, а японский карабин.
— Завоевал, товарищ командир, — виновато улыбаясь, Мишка поправил на плече карабин. — Берданку свою в обоз сдал, я уже там и часового поставил, чтобы все было сохранно.
— Ладно, ты вот что, как выясним, сколько у нас урону, сколько чего забрали, донесение настрочи Журавлеву, понятно? А про них, — Макар кивком головы показал на Рязанова и Былкова, — особо пропиши, чтобы им благодарность объявить по фронту, за геройство ихнее.
— Сделаю, Макар Михайлович!
— То-то.
Приказав Рязанову разместить людей на постой, Макар вскочил в седло и, когда отъехал немного, доверительно сказал писарю:
— Ты как про обозы будешь писать, так патронов-то поубавь чуток, чтобы своим-то побольше досталось.
Матафонов понимающе улыбнулся, мотнул головой:
— Понятно, уж своих-то не обидим, по полсотни на брата выдадим патрончиков, а остальные пусть забирают, верно?
— Верно.
— А на квартиру к попу пойдем. Вон большой дом под цинковой крышей, я уже там был, насчет еды договорился.
Макар молча покосился на писаря, тронул коня ногой, зарысил по улице.
В поповской ограде, куда заехали Макар с писарем, трое партизан уже расседлывали коней. Макар остановил коня, внимательно осмотрел дом с широкой террасой и черемуховым садиком перед окнами на улицу, перевел взгляд на надворные постройки. Все в этой усадьбе сделано прочно, на века, во всем чувствуется хозяйский глаз и крепкий достаток. В обширной, чисто подметенной ограде, кроме партизан, ни души. Голуби воркуют на крыше, у большого амбара копошатся десятка три кур да свинья с оравой бело-розовых поросят тычется носом в корыто. В дальнем углу просторное зимовье, в раскрытую дверь которого видно, что там топится печь-плита, вкусно пахнет жареным мясом.
А писарь уже распоряжался: наезжая конем на партизан, шипел на них сквозь стиснутые зубы:
— Вы что, ослепли, растакую вашу мать. Не видите, флаг полковой у ворот!
— Ну и что! — огрызнулся на него партизан в синей рубахе, подпоясанный брезентовым патронташем. Двое других, не обращая на сердитого писаря внимания, продолжали снимать с лошадей вьюки и седла.
— Как это что! — воскликнул Мишка. — Мы этот дом под штаб полка займем!
— Ух ты, грех какой! — партизан обнажил в улыбке желтые от табака зубы. — А где он, штаб-то, поди в кармане у тебя?
А штаб и в самом деле состоял из одного Мишки, в тощей боковой сумке которого уместилась вся полковая канцелярия. Но любил Мишка козырнуть громкими словами, давала себя знать писарская привычка. Разобиженный насмешливым тоном партизана, Мишка уже готов был пустить в дело плеть, но тут услышал голос командира:
— Михаил! Ты што это разошелся там?
Писарь опустил руку с плетью, круто повернул коня к командиру.
— Ведь это же самоуправство! — зло выкрикнул он, тыча плетью в сторону партизан. — Что они, дисциплины не знают? Да их за такое дело…
— Хватит! Ты, я вижу, только о себе заботу проявляешь, а о людях наших, о раненых, подумал?
— А как же, в школу их поместим. — Мишка, все еще не остывший от перебранки с партизанами, оглядываясь, грозил им кулаком.
— Ты чего, — повысил голос Макар, — вертишься, как сыч на колу? Почему раненых в школу, а не сюда? Вон какой тут домина, и кормить их тут есть чем, и воды горячей на всякие потребности можно нагреть сколько угодно, и фельдшера с санитарами есть где поместить.
— Я же разговаривал с фельдшером-то, он говорил, что в школе им распрекрасно будет, просторно, а насчет питания чего беспокоишься? Все будет им, что надо.
— Ну смотри у меня, я съезжу проверю. А ты давай по эскадронам и командиров ко мне туда, в школу, сейчас же.
— Макар Михайлович! А исть-то когда же будем? Ведь со вчерашнего дня…
Но Макар уже взмахнул нагайкой, с места погнал вороного в полную рысь.
— Это оно что же такое будет? — Чуть не плача от обиды, Мишка шагом тронулся со двора и, сам того не замечая, продолжал вслух изливать свою обиду на своего командира: — Заморит он меня с голоду, как есть заморит. — А тут, как назло Мишке, досадившие ему партизаны потянулись в зимовье. «Ну вот, сейчас как навалятся там на баранину, — подумал он, поворачивая коня за ними следом, — и оставят нам рожки да ножки».